– Промерзнем, так по сменке на дороге камаринского будем отплясывать, – пошутил Родион Михайлов, а сам тоже плечами заводил туда-сюда, чувствуя, что мороз настырно лезет за воротник. Егозил в седле и Василий Иванов, то дуя на руки, то оттирая колени, а сам не сводил глаз с прогала – не упустить бы гусарский разъезд, тогда согреешься, удирая от них во весь дух. И кто знает, чьи кони резвее окажутся…

– Ура-а! – не сдержался и закричал Василий, когда на малом отрезке тракта в прогале мелькнули знакомые дровни. – Радуйся, брат Устин! Нет солдат в Осиновке! А, стало быть, успеем мы сослужить службу государю Петру Федоровичу. И в кабаке хорошего вина выпить с морозца!

На заиндевелой лошади подъехал, улыбаясь, Демьян, издали радостно замахал руками, бросив вожжи:

– Нету в Осиновке солдат! И тракт на село Ермакове чистый!

– Приказчика Федорова сыскал ли? – спросил Родион, из-под густых черных бровей внимательно поглядывая то на Демьяна, то на прогал, за которым, по словам Демьяна, и было село. Толстыми пальцами попытался было стряхнуть мерзлые росинки с нечесаной, что кудель, бородищи.

– Сыскал. Он спешно оповещает мужиков. Успеет к вашему приезду. И весьма порадовался, прознав о государевом манифесте.

Василий Иванов повернулся к Устину Мытарю, повелел:

– Спешно возвращайся в Шелехметь, отыщи есаула Пустоханова и скажи, что в Осиновке покудова солдатской команды нет. И мы с Родионом едем туда читать государевы манифесты. За час должны управиться и с тамошними охочими людьми воротимся к нему.

Устин хотел было сказать, что и он охотно поехал бы с ними, но смолчал: стало быть, так надобно, ежели старшой из казаков отсылает его к есаулу.

– Еду и передам, как велено, – ответил Устин, повернул коня, с шуткой добавил: – Эх, не довелось испробовать целовальникова дарового вина! Прощай, кабак, до другого наезда!

Василий и Родион засмеялись, Устин хлестнул легонько коня и, взрыхляя конскими копытами укатанный полозьями след, поскакал в сторону Винновки.

– Ну, с богом, Родион, – сказал Василий. – Поехали в гости к Федору Федорову, – и потрусил за дровнями Демьяна, краем уха непроизвольно прислушиваясь к настойчивому и какому-то печально предостерегающему крику старой вороны поодаль от тракта, среди сосен. Обернувшись, посмотрел, далеко ли ускакал Мытарь, приметил на востоке в чистом небе старый месяц. И вдруг вспомнилось из далекого детства, как дед Карп, собрав ребятишек около полынью заросшей бани, вещал им, что и старый месяц в дело идет: Бог на звезды крошит…

«Ну вот, – снова ругнул себя Василий, – нашел о чем думать… Еще вспомни: в углу веник стоит, оттого на дворе дождь такой льет!»

Впереди, амбарами и плетнями, показалась окраина Осиновки…

* * *

Извалявшийся в снегу конопатый отрок лет двенадцати, в потертой до желтой кожи заячьей шапке и в непомерно больших валенках, кубарем скатился с соломенной крыши коровника и, голося во всю мочь:

– Казаки! Государевы казаки еду-ут! – побежал от околицы к центру Осиновки. Шагов через пятьдесят отрок поскользнулся, а может, зацепился ногой за ногу, упал, выкинув вперед голые руки, тут же подхватился, поддернул слетевшие до стоп валенки и вновь ударился в бег с криком:

– Государевы казаки еду-ут!

Василий Иванов, окончательно успокоившись при виде мирно живущего села, с улыбкой следил за проворным отроком, а вспомнилось вдруг совсем не смешное, а грустное, как вот тако ж, не разбирая дороги, прямиком через завалы зимнего леса бежал он из родного села, в коем господином был майор Гасвицкий, признав, что родителя барин сдает в зачет рекрута… Два дня плутал потом, пока волею случая не выбрел на объездчиков леса. И уж они, еле живого, привезли его к убитому горем родителю… Став солдатским сыном, он знал, что и ему такой же жребий от Бога предначертан – служить двадцать пять лет, с малолетков и до старости…

– Ты что-то сказал? – переспросил Василий, услышав краем уха, что Родион о чем-то говорит.

– Говорю – вона, у питейного дома толпа мужиков сгрудилась, – глухо отозвался Родион.

И в самом деле, отрок бежал к мужикам, оглядывался на дровни Демьяна и на верхоконных за ними и все так же голосил, словно с великого перепуга или радости напрочь забыв иные слова:

– Казаки государевы едут, казаки-и!

– Вона, встречают вас наши односельцы и приказчик Федор Федоров! Стой, родимая, приехали! – Демьян натянул вожжи, лошадь покорно, будто только этого и ждала, остановилась, поводя изморозью выбеленными боками.

Впереди многолюдной толпы, выделяясь изрядным ростом и обличьем, стоял статный мужик в новой островерхой шапке из черного каракуля, лицом суровый и худощавый. Светлые усы смыкались с короткой бородкой, поверх добротного полушубка туго опоясан потертым шелковым кушаком.

«Не иначе, барином подарен, – догадался Василий и усмехнулся. – Ишь, каков приказчик: барскими подарками балован, а государева посланца встречает хлебом-солью!»

У приказчика на вытянутых руках поверх расшитого полотенца лежал свежеиспеченный каравай ржаного пахучего хлеба с деревянной солонкой на макушке. Не мешкая Василий Иванов, а за ним и Родион спрыгнули с коней и отбили мужицкому обществу поклон шапками до земли.

– Мир вам и вековечная воля от вновь объявившегося народу государя Петра Федоровича! – громко, чтоб слышали все, прокричал Василий Иванов. Федоров выступил ему навстречу, слегка поклонился хлебом-солью.

– Многая лета преславному государю нашему Петру Федоровичу, его наследнику Павлу Петровичу, а всему государеву воинству многих славных побед над врагами, – складно и без запинки ответил Федоров, выказывая себя человеком книжным. – Прими, государев посланец, от всего нашего осиновского мира сердечную хлеб-соль и уверения в готовности служить истинному, благовоскресшему из небытия государю!

Василий Иванов отломил от каравая кусок поджаристой корочки, потыкал ею в соль, кинул в рот. Мужики, радуясь, что их хлеб-соль принята государевым посланцем, дружно закричали: «Ура-а!»

Федоров передал хлеб-соль в руки Родиону, а тот стоял и не знал, как с тем хлебом обойтись: держать ли или опустить в приседельную сумку.

– Вот, мужики, копия с манифеста, писанная в Самарском магистрате с подлинника. – Василий Иванов начал было разворачивать плотную, в трубочку скрученную бумагу.

– Дозволь мне, брат Василий, самому прочесть, – неожиданно попросил Федор Федоров. – Ты, думаю, довольно уж накричался на морозе в иных селах, не так ли?

– Чти сам, – охотно согласился Василий и покосился на Родиона. Тот – благо на него теперь мужики не смотрели – деловито упрятывал в суконную сумку пахучий каравай, а рядом вертелся конопатый отрок и все норовил потрогать приклад ружья…

Кто-то из мужиков догадался прикатить от питейного дома порожнюю из-под пива бочку, приказчик Федоров, поддержанный под руки, влез на нее, расставил крепкие ноги и, перекрестившись, начал читать государев манифест: