Талейников, враг мой! Я не могу больше отдаваться ненависти. Если ты при смерти или мертв, то я ничем не могу помочь, но вспомни там, что я один, и вернись ко мне! Если же ты жив, продолжай дышать! Я ничего не обещаю. Надежды нет. Ее действительно нет, но мы обрели то, чего не было у нас прежде. У нас есть он. Мы знаем, кто такой пастушок. Сеть опутала мир, "Верахтен", "Скоцци-Паравачини", "Транскоммьюникейшнз" и многие другие - тысячи нитей тянутся в руку пастушка. А белая башня тысячами глаз взирает на город... Но что-то все же у нас есть. Я знаю, я чувствую! В центре этой паутины, опутавшей мир, есть еще мы. Мы, которые столько вреда причинили этому миру. За все долгие годы. Мы развили инстинкты. Разве нет? И мое чутье настолько сильно, что способно вывести меня. Нужно только время. Дыши! Дыши... мой друг!

Я не могу позволить себе думать о них, выброшу их из головы! Они помешают, они вмешаются, образуют преграду. Их не существует. И ее нет, я потерял ее. Мы уже не состаримся бок о бок. И нет надежды...

А теперь - вперед! Во имя всего святого - вперед!

* * *

Ему оставалось лишь как можно быстрее покинуть Гольдманов, поблагодарив и одновременно озадачив их своим внезапным уходом. Он поспешно задал на прощание еще несколько вопросов, касающихся семьи Эпплетон, вопросов, на которые любой в Бостоне мог легко ему ответить. Получив необходимую информацию, он понял, что оставаться дольше бессмысленно, и снова вышел в дождь, продолжая думать о Николо Гвидероне. Его мысли вертелись вокруг какого-то потерянного фрагмента мозаичной картины, сложившейся в воображении. Этот фрагмент, как подсказывал ему инстинкт, был самым важным ключом, более важным, чем сам пастушок. Была какая-то зыбкость, обман, фальшь в образе великого финансиста, но Скофилд не мог ухватить конец исчезающей нити. Что это? Как уловить ту фальшивую ноту, которая прозвучала в отгремевшем оркестре?

Но кое-что он все же знал, и это помогало больше, чем инстинкт. Он знал достаточно, чтобы привести в паническое состояние конгрессмена Джошуа Эпплетона IV. Он мог бы позвонить ему в Вашингтон и рассказать историю, которая началась почти семьдесят лет назад, 4 апреля 1911 года, на зеленых холмах Порто-Веккьо. Нашелся бы этот преуспевающий конгрессмен, сумел бы что-нибудь ответить ему? Может быть, он прольет свет на организацию под названием Матарезе, которая обозначила свою деятельность в первой четверти века - в Сараево.

Однако действуя таким образом, можно ввергнуть в панику весь Белый дом, а при этом возникнут неизбежные ошибки, последуют опрометчивые поступки. Их начнет совершать тот, кто сейчас на марше к Белому дому.

Да и панику смогут контролировать Матарезе, они будут защищать сенатора, ибо президентское кресло - слишком дорогое завоевание, чтобы терять его.

Но присмотримся к этому человеку повнимательнее. Неужели он обрел такое славное боевое прошлое, пройдя через фронты корейской войны? За кого же гибли люди, кому достались боевые награды? Если ему, то чем расположил он к себе своих солдат? Уж не деньги ли делали свое дело? Те деньги, что щедро подкидывали ему Матарезе на создание легенды, героического образа? Итак, рассмотрим Джошуа Эпплетона IV.

Гольдман ввел Брэя в курс дел семьи Эпплетон и сообщил всю информации о сегодняшнем дне. Официальной резиденцией Эпплетонов считался дом в Конкорде, где его семья проводила только летние месяцы. Отец конгрессмена умер несколько лет назад, и Николо Гвидероне, отдав дань уважения его сыну, выкупил у его овдовевшей матушки Эпплетон-Хаус за цену, во много раз превышающую рыночную. Теперь мать конгрессмена проживала в полном достатке в Бикен-Хилле, в особняке из красного кирпича.

Что же представляет из себя его мать? Гольдман отметил, что на седьмом десятке мадам все еще была хороша. Не согласится ли она побеседовать, подумал Скофилд. Матери знают очень многое, гораздо больше, чем известно остальным, они бывают очень красноречивы, но чаще не тем, что сообщают, а тем, о чем умалчивают. По внезапно прерванной фразе, взгляду, по тому, как они вдруг резко меняют тему разговора, можно сделать очень существенные выводы. И Брэй решился.

Было уже начало десятого, когда Брэй отправился навестить мать Джошуа Эпплетона IV. Ее дом вполне могли охранять, но охрана эта, по его мнению, не должна быть очень большой: один-два человека в автомобиле, припаркованном напротив, может быть, несколько слуг в доме. Если охрана есть снаружи, то его легко выследят, и Матарезе станет известно, что он в Бостоне.

Рисковать все же не хотелось. Но мать конгрессмена могла дать дополнительную информацию, обмолвиться, упомянуть имя. Это перевешивало риск.

Путь от Честнат-стрит до Луисбург-сквер Брэй проделал очень осторожно, пробираясь затемненными улицами, держась подальше от освещенных витрин и окон домов. На площади, которую он рассматривал из укромного места в бинокль, никого не было видно.

Он убрал бинокль в портфель и медленно двинулся к особняку, стоявшему в парке за железным забором. Ночной ветер был холодным, и его порывы вызывали у Брэя дрожь. Возможно, сказывалось и нервное напряжение. Но отступать Брэю не хотелось. Матарезе ждали его прибытия в Бостон, следя за отелем "Риц Карлтон". Стало быть, ему необходимо появиться в "Риц Карлтоне", уже имея козыри на руках, что позволило бы ему выставить свои условия взамен на Эпплетона. Разумеется, сейчас он совсем не жаждал, чтобы Матарезе установили его присутствие в Бостоне, пока он не готов к встрече с ними.

Он поднялся по ступеням из белого камня и позвонил.

Дверь открыла сиделка, и он мгновенно понял, что она узнала его. Это было ясно по непроизвольному движению губ, быстрому косому взгляду, преувеличенной вежливости. Ей показали фотографию. А охрана, конечно, была внутри дома.

- Можно мне повидать миссис Эпплетон?

- Боюсь, что она удалилась к себе. - И сиделка попыталась закрыть дверь, но Брэй успел вставить в проем левую ногу. Надавив плечом на тяжелую филенку, он удерживал дверь открытой, продолжая разговор:

- А я боюсь, что вам хорошо известно, кто я такой.

На мгновение сиделка замешкалась, но Брэй был уже в неосвещенной прихожей.

Женщина сунула руку в карман униформы. Брэй резко вывернул ей руку, а затем потянул вверх. Она вскрикнула. Но она нужна была ему живой, и поэтому он стал медленно выворачивать ее кисть, пока она не опустилась на пол и не потеряла сознание.

Он вынул у нее из кармана короткоствольный пистолет и прислушался, ловя посторонние звуки в снова притихшем доме. Если есть кто-то кроме сиделки, то они наверняка слыхали, как она вскрикнула.

Прежде чем отправиться в недра дома на поиски миссис Эпплетон, Брэй огляделся. Заметив телефон, он снял трубку. Аппарат был отключен. Возможно, миссис и вправду уже отдыхает. Что ж! Он должен прежде выяснить еще кое-что. Он подошел к сиделке и, развернув ее тело к свету, пробивавшемуся из холла, расстегнул на груди у женщины форменную одежду. Ему не пришлось долго искать то, что он рассчитывал увидеть. Она была там, эта метка: небольшое кольцо голубого цвета в области левой груди, как раз такая, как описал Талейников.