Дверь снова захлопнулась, ключ заскрежетал, и Горт, ворча, ушел. Вир встал и неуклюже проковылял к той части стены, где располагался ближайший иллюминатор. Перевел дух и подтянулся к нижнему краю окошка, морщась оттого, как оковы впились в плоть, лишь начавшую заживать после сна, который он увидел несколько дней назад.

Стиснул зубы, подтянулся сильнее, закинул подбородок на нижнюю раму и выглянул наружу.

Яркие лучи утреннего света подпирали облака, словно стоящие под углом лестницы – казалось, кто-то готовился брать на абордаж само небо. Новые корабли стояли на якоре примерно в четверти лиги, отличаясь от тюремного флота наличием мачт, на вершине которых слабо колыхались на ветру желто-черные чумные знамена. Одна каравелла Лиги – судя по обводам, с верфей Аланнора, – и два имперских торговца покрупней, при виде которых в былые дни его команда разразилась бы низкими хищными криками. Все три корабля были под флагом Трелейна. Из-за блеска воды в лучах рассвета – и оттого, как у него защипало глаза, отвыкшие от такой яркости, – было трудно сказать наверняка, но, похоже, палубы пустовали.

– Эй, послушай… Нет! Блядь, а ну прекрати!

Приглушенные крики Горта раздались с расстояния в несколько камер вдоль киля. Что-то похожее на улыбку зародилось на губах Вира, а затем медленно исчезло. Он снова опустился на дощатый настил и, просунув пальцы под кандалы на запястьях, стал потихоньку массировать измученную плоть.

Он сидел на корточках, задумавшись, пытаясь понять, почему прибытие чумных кораблей ощущается как что-то хорошее.

Он поел из ведра, жестко контролируя себя.

Горт не солгал: по тюремным меркам это была почти двойная порция и она все еще сохраняла слабый след печного тепла, несмотря на долгое путешествие из кухни на берегу. Ломоть хлеба, плававший сверху, казался огромным. Первым делом Вир оторвал ту часть, что уже пропиталась бульоном, и съел, чтобы ослабить голод. Потом пальцами выловил скудную порцию твердых кусочков – мягкие кругляши моркови и крошащиеся кубики картофеля, жилистый обрезок мяса, на котором еще держался комок жира – и съел поочередно, наслаждаясь каждой крупицей.

Он все еще жевал, когда под корпусом начались звуки.

На миг растерявшись, он подумал, что «Несомый волнами» сорвался с цепей. Что его несет течением по усеянным валунами отмелям. Удары раздавались нерегулярно, то тут, то там вдоль киля. Как в тот раз на Россыпях, когда он прятался от имперского патруля и чуть не проебал корабль целиком, – пришлось разукрасить спины вахтенным за то, что они так сильно облажались…

Виру потребовалось несколько секунд, чтобы собраться с мыслями и вспомнить, где он находится, – в корпусе не ощущалось никакого движения, кроме слабого вечного покачивания на месте, к которому он привык, и в любом случае он услышал бы звон молотков, если бы ударили по якорям. А русло реки здесь представляло собой чистый ил с отмелями, переходящими в обширные пространства, обнажающиеся при отливе, и болота.

«Да, ил и кости твоих убитых детей».

Резкий быстрый всплеск ярости прогнал размышления. Не успев взять себя в руки, он пнул ведро с баландой – и оно перевернулось.

Вир уставился на лужу с тошнотворным чувством.

Четыре года, четыре гребаных года впроголодь и в одиночестве – и вот до чего он докатился. Ослабел разумом, еле соображает, былая ясность мыслей лишь просвечивает сквозь густой туман истощения и усталой жалости к себе. Он теряет себя в завихрениях памяти и спутанных размышлениях, на избавление от которых уходят часы.

А потом Вир внезапно пополз вперед, чтобы поднять ведро, прежде чем из него вытекут последние остатки рагу.

– О нет, нет-нет-нет… – бормотал узник себе под нос.

Распластавшись, бывший пиратский капитан принялся слизывать остатки жидкости, пока она не просочилась между досками, сгребать твердые кусочки дрожащими пальцами, бросать их обратно на дно ведра, всматриваться в него, скуля, чтобы увидеть, сколько удалось спасти.

– Как же так, ну как же так…

Опять послышались негромкие удары, прямо под тем местом, где Вир сидел на корточках. Он замер, уставившись на пол камеры, как будто мог увидеть сквозь трюмы и корпус, что же моталось там, под килем, и стучало, пытаясь проникнуть внутрь.

Обшивка под ним дала течь.

Сначала она была маленькой: и без того потемневшее от возраста дерево вдруг сделалось еще темней, как штаны обоссавшегося под пыткой. Если бы голая ступня Вира не оказалась прямо в центре мокрого пятна, он мог ничего не заметить. Но затем вода начала пробиваться всерьез, она вырывалась из щелей между досками и поднялась на целых три пальца; она – Вир заметил это, в тревоге отдернув ногу, – вторила его движениям, как живое существо.

Вир попятился к дальней стене камеры, тряся головой, ошеломленно и зачарованно наблюдая, как заметался водный холм на том месте, где он только что стоял, как будто сбитый с толку его внезапным исчезновением. Холм не переставал расти по мере движения, неуклонно поднимаясь вверх, и теперь излучал слабое фосфоресцирующее свечение, как споры морских водорослей, которые он когда-то видел в южных морях.

Может, какая-нибудь сучка на кухне в портовых трущобах подсыпала ему грибной порошок, смеха ради? Горт такого устроить не мог, а вот кто-то другой – запросто. Да, так и вышло, ведь иначе получается, что он…

Вода, казалось, снова обнаружила свою мишень. Прозрачный холм прекратил круговое движение и начал скользить, как целеустремленная медуза, по настилу к узнику. Теперь он был выше колена, и Виру показалось, что он различает внутри какое-то движение – мягкое покачивание и верчение светящихся точек размером с булавочную головку.

Вир стряхнул чары и ощутил ужас: долбаные грибы тут были явно ни при чем.

– Соленый Владыка, – прохрипел он в отчаянии. – Соленый Владыка, спаси и сохрани…

Но голос дрогнул, подвел. Он снова попятился, но из-за цепей вынужден был резко остановиться. Попытался закричать, но крик застрял в горле. Он чувствовал, как глаза вылезают из орбит. Новый сокамерник почти догнал его. Вир в ужасе отпрянул от его блестящего изгиба, выворачивая запястья и лодыжки в кандалах, пытаясь вырваться.

Испуганный нечленораздельный вопль наконец вырвался из проржавевшего горла, пронзил сырой тюремный воздух – и в тот же миг вода поглотила его ноги.

Из коридора донесся еще один пронзительный вопль. И грохот чего-то упавшего. Вир знал, что голос принадлежал Горту, но ему было не до тюремщика. У его ног что-то в воде начало пузыриться, и сквозь бурление всплыло длинное тонкое пятно. Оно было цвета крови. Вир начал биться в оковах, когда это увидел, крича теперь во всю глотку, уже чувствуя боль и сосущее прикосновение этой…

Левый манжет поддался. Его нога оказалась на свободе.

После четырех лет в цепях Виру показалось, что он ее вывихнул. Пират от потрясения споткнулся, и его правая нога освободилась вслед за левой. Он потерял равновесие и вывалился из водяного холма, упал задом на палубу.