После нескольких занятий из пятнадцати человек пять отпало. По разным причинам. Остальные продолжали регулярно посещать занятия и принимали в них активнейшее участие. А это было для них совсем непросто. Дело в том, что все они были люди занятые, с профессиями: инженеры, юристы, педагоги, историки. Занятия начинались в семь вечера, то есть после их рабочего дня, и мы засиживались до одиннадцати, а подчас и до двенадцати ночи. И все участники семинара приезжали точно, собирались без опозданий, понимая, что нельзя одному задерживать многих, тем более что времени в обрез, и все эти несколько часов занятий использовались до отказа плотно. А именно занятия проходили таким образом: один из участников семинара, заранее объявленный, читал свою пьесу. Обязательно сам. Затем все по очереди (по разу, а то и по два, по три раза) высказывали свои замечания. Далее говорил руководитель, оценивая не только пьесу, но и то, как автор ее читал и как прочие выступали. Затем слово предоставлялось автору, который до того обязан был все терпеливо выслушивать, что, скажу вам по собственному опыту, иногда невыносимо трудно. А заключал опять руководитель, давая на этот раз оценку и тому, как автор слушал замечания и как отвечал на них. Это все делалось потому, что мы ставили себе целью не только понять, как следует писать пьесы, но и как выслушивать подчас нелепейшие и несправедливые упреки, — всякое в жизни драматурга бывает и ко всему ему следует быть готовым. Он обязан уметь и прочесть свою пьесу так, чтобы не загубить своим чтением. И не приукрасить также. Ибо ничто так не вредит пьесе в глазах тех, кому над ней приходится работать, как разочарование.

Что касается критических замечаний других участников семинара, то тут у нас допускалась какая угодно резкость, любая отрицательная оценка. Без грубости, разумеется. Считалось недопустимым, однако, упрекать автора в том, что он намеренно упустил то-то либо то-то. Уж раз написал, значит, старался как мог лучше. Наконец, было принято правило — никакие оценки разбираемых пьес за стены семинара не выносились.

Семинар этот просуществовал два года, и за это время каждый участник его успел прочесть перед товарищами по две своих пьесы. Это дало возможность каждому определить истинную направленность своих интересов к литературе, к драматургии и понять свои возможности. В результате некоторые из участников семинара нашли себя — в режиссуре, другие в публицистике, третьи — в прозе, а четвертые — в драматургии многоактной и одноактной, а также кинодраматургии.

Опыт этого семинара показал, что постоянно действующая школа, регулярно проводимые занятия имеют еще то достоинство, что создают для участников такого семинара творческую и дружескую среду, а это очень ценно вообще и необходимо тем, кто еще не профессионализировался — в особенности. Эта дружеская и творческая связь оказалась настолько нужной и крепкой, что, окончив семинар, бывшие участники его продолжают общаться друг с другом и со своим тогдашним руководителем.

_____

Затем возникли другие семинары, потом они стали называться мастерскими, но суть дела от этого не изменилась.

Однако, для того чтобы даже хорошо написанная пьеса начала свою жизнь, собственных усилий драматурга недостаточно. Даже публикация пьесы — это еще не вполне полноценная ее жизнь. (Хотя и есть пьесы для чтения.) Вся жизнь пьесы — на сцене. Но сцена может и убить пьесу, если между театром и драматургом не возникло того понимания и единомыслия, которое бывает между людьми, связанными по любви.

Театр — как человек. Ему свойственно многое, что присуще человеку. Театр рождается, живет и может умереть — как человек. А может, как и человек, не умереть. Театр, на мой взгляд, не должен быть ни молод, ни стар. Он должен быть живым. Однако это непросто. Для того чтобы театр жил, на его сцене ежедневно следует происходить чуду. Да, театр и кафедра, и храм. Но театр — это ТЕАТР, и на его сцене должны звучать не поучения и не проповеди, а совершаться чудесная ИГРА, приняв участие в которой зритель, занятый своими заботами, добровольно взваливает на свои плечи заботы чужие как свои. Начинает сочувствовать не только своим ближним, но и дальним. Веселится чужой радостью, огорчается чужой бедой. Начинает сострадать. То есть становится в наивысшем смысле этого слова человеком. Ибо человек наверное отличается от животного не только способностью мыслить (кто нынче не мыслит, — даже вот дельфины, оказывается), а именно способностью сострадать, сочувствовать.

Для того чтобы театр жил, он должен иметь ЧТО сказать, знать, КАК это сделать сегодня, и иметь СИЛЫ, УМЕНИЕ это совершить. В лучших своих творениях наши театры, обращаясь к классике, а также к пьесам современных и советских драматургов, именно так и живут, к этому стремятся. Театр следует направлять на его пути. Ему можно и нужно поставить задачу. Но указывать ему, как совершать свое чудо, вряд ли целесообразно.

Это секрет творцов чуда именно данного театра, как они будут творить свое чудо сегодня. Однако люди, зрители, вправе ждать, чтобы это чудо давало им силу, веру в себя и мечту.

Так вот, часть сотворения чуда ложится на плечи драматурга.

Драматург есть тот человек театра, с которого все и начинается. Именно он первый обязан чутко и точно отсчитывать пульс всего живого, о котором намерен нам поведать. Именно ему следует иметь свое, а не из вторых уст представление о действительности. Это хлопотно — собирать материал для пьесы. Мучительно трудно правду жизни перевести в правду искусства. Проще высасывать все из пальца. Но фальшивые страсти никого не волнуют. Искусственные конфликты не заботят. Бенгальский огонь не греет. В пьесе все должно совершаться так, как происходит сегодня в жизни, — не по формальным внешним приметам, не по фразеологии и подхваченным словечкам — этому-то понабраться легко, — а по чувству, по духовным затратам, по темпераменту и мысли. Той же ценой. Для того чтобы услышать все это, понять и собрать в пьесу, мало изучать жизнь современников, надо жить их жизнью. А потом, передав эту свою найденную правду в театр, надо не только сберечь ее, но и приумножить, обогатить. Что обязательно произойдет, если вы найдете в актерах и режиссере театра единомышленников. Их надо найти. Жизненно важно не дать перекроить свою пьесу по иной фигуре. Для этого мало одного знания предмета. Тут нужна и воля, и характер. Может быть, кое кто назовет такой характер дурным. Но, увы, как часто в жизни хорошим характером называют отсутствие характера.

Путь пьесы со стола драматурга на сцену зачастую долог и труден. Что же нужно,