— Это так, — провал в памяти мало его беспокоил. Недолгое время, проведенное на реке, оказало благотворное влияние на его настроение. Он плавал как-то в заливе на рыбацкой лодке, и тогда это ему понравилось… но как же можно было сравнить прогулку по тихим водам Кингслага с несущимся мимо лесом и легкой дрожью великолепной лодки, чуткой и послушной, как хороший конь — Я не имею настоящих плавательных песен, чтобы петь их здесь, — сказал тролль, довольный переменой в настроении Саймона. — У нас в Йикануке реки только из льда, и они употребляются исключительно для скользительных игр малолетних троллят. Я имею возможность спеть о приключениях очень могущественного Чукку…

— Я знаю речную песню, — сказала Мария, проведя тонкой белой рукой по копне густых черных волос. — Улицы Меремунда полны ими.

— Меремунд? — заинтересовался Саймон. — Как девочка из замка могла попасть в Меремунд?

Мария скривила губы.

— А где, ты думаешь, жила принцесса и ее двор, прежде чем переехать в Хейхолт, в пустынях Наскаду? — она фыркнула. — В Меремунде, конечно. Это же самый красивый город в мире, там океан встречается с великим Гленивентом. Ты не знаешь, ты там не бывал. — Она коварно улыбнулась. — Мальчик из замка.

— Тогда пой, — сказал Бинабик, радостно взмахнув рукой. — Река ждет. Лес ждет.

— Надеюсь, что я ничего не забуду, — сказала она, украдкой взглянув на Саймона. Тот ответил ей надменным кивком — ее реплика едва затронула его жизнерадостное настроение. — Это песня плывущих по реке, — заключила она, потом прочистила горло и запела красивым сильным голосом — сначала неуверенно, а потом уж в полную силу.

Кто в Луже плавает Большой,

О тайнах ее споет без труда.

Он будет врать вам, как сто чертей,

И будь проклята эта вода.

Но скажет любой гленивентский пес,

(Которому вечно гореть в аду),

Что когда Господь творил океан,

Он реку имел в виду.

Океан горазд спросить,

Гленивент горазд ответить,

С выкрутасами и танцами,

Но лучше всех на свете.

Так черт возьми бездельников,

Чем зря с собою их таскать,

Пусть подыхают, и за них,

Мы выпьем в Меремунде.

Пусть в море выйдут дураки,

Настала, видно, для них пора,

Но каждую ночь мы, речные псы,

В трактире сидим до утра.

Вам скажут, что мы надираемся вдрызг,

И верно, мы выпить не прочь,

Но когда ваша Леди — старушка река,

Вы с кружкой проводите ночь.

Океан горазд спросить,

Гленивент горазд ответить,

С выкрутасами и танцами,

Но лучше всех на свете.

Так черт возьми бездельников!

Чем зря с собою их таскать,

Пусть подыхают, и за них

Мы выпьем в Меремунде.

Мы в старом Меремунде

За них поднимем кружку.

Пусть за бортом плывут гуртом,

Мы наши пенни сбережем

— Не нам их хоронить.

К тому времени, как Мария дошла до припева во второй раз, Саймон и Бинабик уже достаточно хорошо знали слова, чтобы присоединиться к ней. Кантака прижала уши, но их крики и гиканье разносились по всему Эльфевенту.

— Океан горазд спросить, Гленивент горазд ответить!.. — Саймон распевал во все горло. Вдруг лодка ушла носом в воду, потом выровнялась. Они снова были среди камней. К тому времени, как судно преодолело перекаты и вышло на чистую воду, путники слишком запыхались, чтобы продолжить пение. Саймон, тем не менее, все еще улыбался, и когда облака над лесной крышей разорвались, выливая очередной ушат дождя, юноша поднял голову и поймал языком несколько капель.

— Дождь теперь, — сказал Бинабик, поднимая брови под налипшими на лоб волосами. — Я думаю, что мы станем мокрыми.

Миг молчания взорвал звонкий смех тролля.

Когда свет, проникающий через купол деревьев, померк, они подгребли к берегу и разбили лагерь. Бинабик развел огонь, и чтобы поджечь сырое дерево, ему пришлось воспользоваться своим мешочком с желтым порошком. Потом он вытащил из сумки один из пакетов, собранных Джулой, — в нем оказались овощи и фрукты.

Кантака, предоставленная самой себе, крадучись удалилась в высокий кустарник и через некоторое время вернулась вся мокрая. Морда волчицы была в крови. Саймон с интересом посмотрел на Марию, которая сосредоточенно обсасывала персиковую косточку, чтобы увидеть ее реакцию на эту несимпатичную сторону волчьей натуры; но если девушка и заметила что-нибудь, она никак не показала своего страха или неудовольствия.

Наверное, она работала на кухне принцессы, размышлял Саймон. И все-таки, если бы у меня была одна из набитых ящериц доктора, я бы положил ее девчонке в плащ. Уж тогда она подпрыгнула бы до небес, готов держать пари.

Представив ее на кухне замка, Саймон задумался, что же именно она делала на службе у принцессы — и раз уж на то пошло, зачем ей понадобилось шпионить за ним? На любые вопросы о принцессе Мария только качала головой и говорила, что ничего не может сказать о своей госпоже, пока послание не будет доставлено в Наглимунд.

— Я надеюсь на предоставление возможности задавать вопрос, если ты подаришь мне извинение, — произнес Бинабик, заканчивая последние приготовления к ужину и достав наконец из рюкзака свою флейту. — Имеешь ли ты планы на тот случай, если Джошуа отсутствует в Наглимунде, чтобы принимать твое послание?

Мария, казалось, была обеспокоена таким предположением, но больше ничего не сказала. Саймон, в свою очередь, попытался расспросить Бинабика об их намерениях, о Да'ай Чикиза и Переходе, но тролль уже рассеянно играл на флейте и не хотел ничего слышать. Ночь прикрыла одеялом темноты весь великий Альдхорт, весь, кроме маленького огонька их костра. Саймон и Мария сидели молча и слушали, как грустная мелодия тролля плывет среди темных ветвей, эхом отдаваясь в мокрых от дождя верхушках деревьев.

На следующий день, вскоре после того, как взошло солнце, они были на реке.

Ритмы бегущей воды казались уже так хорошо знакомыми, как детские стишки: длинные промежутки безмятежного спокойствия, когда казалось, что они сидят на неподвижном камне, а мимо проходят бесконечные колонны леса, и захватывающая дух быстрота стремнин, сотрясавших хрупкое суденышко, как будто оно было только что пойманной рыбкой. К середине дня дождь прекратился, и сквозь сплетенные ветки пробились нежные лучи солнца, усыпав реку и мягкую зелень берегов золотистыми отблесками.

Приятный сюрприз со стороны погоды — а Саймон, вспоминая ледяную гору их общего сна, не мог не отметить, что она слишком холодна и ветрена для конца майа, — поддерживал в путниках хорошее настроение. Они плыли через тоннель склоненных деревьев, тут и там рассеченный яркими полосами солнечного света, пробившегося сквозь спутанные ветви и превращавшего реку в зеркало полированного золотистого стекла. Чтобы не скучать, они занимали друг друга увлекательными рассказами. Саймон, сперва неохотно, потом все с большим воодушевлением, рассказывал о людях, которых он знал в замке, — Рейчел, Тобасе-псаре, который мазал себе нос ламповой копотью, чтобы больше походить на своих подопечных, Петере Золоченом Кубке, гиганте Рубене и других. Бинабик больше говорил о своих приключениях, о посещении им в юности языческого Вранна и мрачных пустынных землях на востоке его родного Минтахока. Даже Мария, несмотря на исключительную сдержанность и большое количество тем, которых она и вовсе не желала касаться, очень развеселила Саймона и тролля, изображая ссоры речных матросов и моряков, плававших по океану, и степенные речи некоторых представителей сомнительной знати, окружавшей принцессу Мириамель в Меремунде.