— Кристиан? — тихо обратился к молодому человеку Гавриил. — Ты, полагаю, тоже отправишься домой?

— Пожалуй, — так же тихо ответил Кристиан, успокаивая Мэри. — Думаю, вам будет о чём поговорить без меня.

— Как? И Вы уходите? — спросила его разочарованно Ева. Кристиан грустно и в то же время светло улыбнулся, поправляя за спиной гитару.

— Не волнуйтесь, Ева, я ещё обязательно к Вам зайду, только не сейчас: уже поздно, мне пора назад. Я бы с радостью остался, честно, но не могу.

— Друзья, вы не замёрзли? — спросила Надя, очевидно, заметив дружелюбный настрой Михаила и Саваофа Теодоровича. — Может быть, я ошибаюсь, но всё-таки разговаривать уютнее в помещении, чем на улице.

Она была права: за окном был уже поздний вечер, и разогретая за день земля медленно остывала под прохладным дыханием морского бриза. Кристиан проводил всех до дверей больницы Николая Чудотворца долгим внимательным взглядом, а затем, когда ворота закрылись за последним из его друзей, ловко вскочил на Мэри и, пустив её галопом, поскакал куда-то обратно в горы.

Странно было Еве видеть всех своих знакомых в одном кругу и ещё страннее было осознавать, что все они, более или менее, были знакомы между собой. Писателя, измученного и уставшего после долгого дня, от греха подальше отвели в палату и оставили наедине с Надеждой: он всё ещё плакал, и разговаривать сейчас с ним могла только она.

— Ну, — сказала Надя, осторожно присаживаясь на краешек стула рядом с кроватью Филиппа. — Рассказывай, что случилось.

— Нет, ничего, — сказал он глухим голосом, закрывая лицо руками. — Это так глупо, я даже не знаю…

— Почему глупо, Фил?

— Да потому что! — воскликнул он зло и запустил в волосы пальцы. — Вот бывает же так: любишь человека уже двадцать лет, любишь безответно, пишешь для него поэму, думаешь, как он обрадуется, когда получит её, как восхитится тобой… А потом вдруг понимаешь, что нет… Не обрадуется и не восхитится. Помнит ли она меня вообще? Думаю, нет. И о влюблённости моей она не знает. Да и есть ли она, эта влюблённость? Я уже не знаю, я запутался… Скорее всего, нет. Это влюблённость не в человека, даже не в образ, это влюблённость в само чувство безответной влюблённости. Правда, что ли, художник, чтобы творить, должен быть голодным, а поэт — безответно влюблённым?

— Фил… Может, стоит сказать ей о своих чувствах? Двадцать лет — это много.

— Нет! — испуганно воскликнул Писатель, словно Надя предложила что-то запретное. — Нет, ни в коем случае! Это будет так глупо и неуместно, даже не хочу думать об этом. Это во-первых. А во-вторых, если я скажу ей об этом, я совершенно точно получу отказ, а если я получу отказ, то что у меня останется? Поймите, пожалуйста, если не эта безответная влюблённость, моя бесконечная «Поэма» и иллюзия, что когда-нибудь она прочтёт её и восхитится мной, то что у меня останется? Ничего, кроме пустоты в груди. Она и сейчас есть, просто… Я чувствую её не так сильно, потому что заглушаю своей глупой наивной мечтой, что когда-нибудь… Когда-нибудь… Так пусто на душе…

Договорить он не смог. Надя грустно вздохнула и, ласково укрыв Филиппа по нос одеялом, вышла из палаты. Ему принесли ужин, но он его не съел, и даже на следующее утро, когда Надя заглянула к нему, он лежал в той же позе, что и вечером. Что-то стало причиной того, что Писатель вдруг увидел всё, как есть, но пока Надя не знала, что именно, хотя, конечно, догадывалась.

***

Все расположились в гостиной первого этажа. Ева редко бывала здесь и много чего из местного интерьера никогда не видела, например, двух чучел волка и козла на дальней стене.

— Савва, — тихонько позвала Ева Саваофа Теодоровича, наклонившись к его уху, — разве у тебя не было таких же дома?

— Были, — просто ответил он, глянув мельком на две висящие головы, — ну так и что ж? В своё время они были очень популярны.

— Да? Тогда ладно.

Среди собравшейся большой компании только Михаил, Гавриил и Саваоф Теодорович были настроены на беседу, однако остальные явно не спешили принимать участие в диалоге: Ева и Надя, пусть немного неумело, но отвечали на их попытки завязать разговор; Дуня сидела ни жива ни мертва — Ева впервые видела её такой — и старательно избегала поднимать взгляд, а Бесовцев, очевидно, задававшийся вопросом, что он здесь забыл, пребывал в собственных мыслях, причём нетрудно было догадаться, каких, потому что с его лица не сходила робкая улыбка Моны Лизы.

— Дунечка, ты чего такая хмурая? — весело спросил Саваоф Теодорович, закинув ногу на ногу. Девушка вспыхнула от негодования, заметалась глазами в поисках поддержки, а затем снова побледнела. — Прекрасный вечер в прекрасной компании, что ещё можно желать?

— Я Вам не «Дунечка», — дрожащим от возмущения голосом сказала она, сжимая свои маленькие изящные ладошки в кулачки.

— О, я вижу, ты не в духе. Прости, не хотел обидеть. Однако… я думал, что по старой дружбе ты встретишь меня… более тепло. Так как изволите, чтобы к Вам обращались, Дунечка? — с нескрываемой усмешкой спросил Саваоф Теодорович и несколько развязно откинулся на спинку дивана.

— Ты знаешь её? — шёпотом спросила Ева у Саваофа Теодоровича, на что получила ещё одну несколько высокомерную ухмылку.

— Ещё как знаю, ещё как…

— «Евдокии» будет вполне достаточно, — процедила сквозь зубы Дуня, стараясь не смотреть в тёмные глаза Саваофа Теодоровича. Тот громко засмеялся, хотя Еве было непонятно, что именно его так рассмешило.

— Что же, и на «Вы» обращаться? Добро, добро… — он снова засмеялся, поглаживая усы. Остальные, казалось, не замечали этой сцены. — Ева, Евдокия, ещё одна Ева — сплошные Евы в моей жизни. Прямо судьба какая-то!

— И пока ни одна из них… Впрочем, опустим, — начал было Гавриил, но оборвал сам себя.

— Нет уж, мой милый друг, договаривай, — Саваоф Теодорович щёлкнул пальцами, и чайник, стоящий на маленьком кофейном столике, вдруг поднялся и наполнил две чашки чёрным чаем. От удивления у Евы расширились глаза; она косо посмотрела на остальных, но те либо не заметили, либо сделали вид, что не заметили. — Раз уж начал фразу, так надо закончить.

Гавриил замялся, очевидно, на ходу придумывая что-то другое.

— Я лишь хотел сказать, что пока все Евы в твоей жизни отличаются удивительной чистотой души, неважно, приобретённой или нет.

Саваоф Теодорович громко расхохотался.

— Ну да, ну да, «чистотой души», — пробормотал он, глянул на Дуню и снова засмеялся. — Послушал