Изменить, но как? Это ощущение бессилия увеличивает нашу предрасположенность к заболеваниям.

Когда я наутро явился в клинику, Махадеван отвел меня на кухню — посмотреть, как его родные хлопочут, поддерживая огонь под котлом, в котором варилось лекарство. Наученный опытом Коттакала, я не стал спрашивать, что это за состав. Я уже твердо решил, что буду принимать это лекарство, и достаточно было посмотреть, как истово и любовно они над ним трудятся, чтобы уже почувствовать себя лучше. Да и в запахе не было ничего подозрительного — он был острый, сильный, но вполне приятный.

Когда я сказал Махадевану, что мне не удалось выспаться из-за синусита, он тут же послал в аптеку за ароматическими травяными сигаретами, которые я должен был курить.

Я провел остаток дня в заботах о своем носе. Лежал на койке, читал, вдыхал дым, наслаждался запахами и звуками, доносившимися из деревни: детские голоса, птичьи крики, далекий собачий лай, громыхание кастрюль, пение молитв.

Казалось, что мне все знакомо в этой деревушке. Все просто, опрятно, ни богачей, ни бедняков, все повинуется привычному ритму, и каждый пребывает в гармонии с богами, к которым ежедневно обращается. У меня появились знакомые, и одним из них был преподаватель на пенсии, который взялся присматривать за посвященной Ганеше часовней в начале мощенной плитами дороги. Каждое утро в половине седьмого он отпирал калитку, ополаскивал плошки и менял цветы. Вечером он снова закрывал вход и зажигал маленькую масляную лампадку. Это, как он считал, был его вклад в жизнь деревни.

Таким, наверное, и был мир, в котором родились Веды. Такой была среда, в которой жил и работал Махадеван со своей «медициной для бедных». В этих условиях она имела смысл, здесь он мог говорить о профилактике, о правильной жизни и связи с космосом. А как же в современном городе, где каждый сам по себе, чужак среди чужаков? Где здоровье заключается только в том, чтобы как-то отреагировать на болезнь, прийти в норму, чтобы наутро «винтику в механизме» выбраться из дому, давиться в метро, работать… а вечером уставиться в телевизор в своем «футляре». В таких условиях и необходимы «ремонтники», там неизбежно приходится полагаться на химию, транквилизаторы, светящиеся жидкости и тому подобное.

Так что же, Махадеван и его наука были бесполезны для меня? Ни в коем случае! Махадеван — идеальный врач для здорового человека. Врач, которого любому хорошо бы узнать пораньше, чтобы он научил, как есть и как поститься, как ходить и как расслабляться. Научил бы правильно стоять и сидеть (это так важно!), дышать в полную силу легких, а не поверхностно. Рассматривать акт физической любви не как гимнастику, а, если уж на то пошло, как высокую йогу (раз мы теперь все разбираемся в йоге), как акт единения. Словом, тот врач, который бы научил нас жить правильно.

Я смотрел на себя. При всей моей симпатии к этой культуре и готовности прислушаться к ее советам, я был всего лишь западным пиратом, пытающимся взять на абордаж этот последний корабль Востока, чтобы попробовать завладеть… лекарством. Я мог найти это лекарство, мог им воспользоваться, но мог ли я, положа руку на сердце, ожидать, что оно окажет на меня, больного из другого мира, то же воздействие, что на местного страждущего, который подкрепил бы это лечение омовением в священной реке, долгим, утомительным паломничеством или просто пением мантр?

Иными словами: можем ли мы довериться холистической медицине, если при этом не ведем холистическую жизнь? А вести ее — куда сложнее, чем медитировать, пить настои, заниматься йогой, лечиться травами — для того только, чтобы хвастануть своим образом жизни где-нибудь на тридцать седьмом этаже нью-йоркского небоскреба или на свидании в стильном уголке в центре Милана!

Не была ли аюрведа на Западе еще одним примером утраты собственной почвы, родной среды, примером «детерриториализации», о которой говорил Леопольд (а может быть, заодно, и утраты своего времени)?

В один из моих последних вечеров в Дерисанамскопе после привычной прогулки до храма и назад меня ждал сюрприз. В соседней комнате поселилась пара новичков. Это оказались старый педиатр с женой, мои, так сказать, «со-ашрамники». Оба мне очень нравились, и я обрадовался новой встрече. Он, невысокий, бодрый, вдумчивый, его прощальная речь, обращенная к Свами, была чудесной — тонкой, умной, проникнутой истинной любовью и благодарностью. Она — повыше ростом, прямая, сердечная, всегда внимательная к мужу, готовая его поддержать.

Поджидая велосипедиста с ужином, мы сидели во дворе у наших комнат. Вспомнили некоторые эпизоды из жизни в ашраме, потом она заговорила о своей семье — индийцы любят эту тему и в этом смысле очень похожи на итальянцев. Но на этом сходство закончилось, потому что продолжение разговора никогда бы не смогло состояться в Италии — да и вообще нигде, кроме Индии.

Женщина все еще говорила, сколько у них детей и внуков и чем каждый занимается, когда муж перебил ее, чтобы рассказать, как незадолго до отъезда на курсы Веданты, они собрали всех: сыновей, невесток и внуков — и объявили, что с этого дня их дедушка и бабушка, прожив всю жизнь в умеренности и воздержании (они никогда не ели мяса, а к алкоголю прикоснулся однажды только он), теперь решили отказаться и от секса. Он в шестьдесят два года, она в шестьдесят дали обет целомудрия, чтобы лучше сосредоточиться на своем духовном пути. Дети, невестки и внуки одобрили это решение и устроили им большой праздник.

— Чувство могущества, которое приходит к тебе после принятия такого решения, почти не уступает самому наслаждению, — заключил педиатр. Потом вспомнил, как отец говаривал ему в детстве, что человек, уверенный в себе и полный решимости, может остановить тигрицу и подоить, как корову.

— Наш разум обладает невероятной силой, и с его помощью мы можем делать все, что угодно, — добавила женщина. Раньше она была медсестрой, потом несколько лет возглавляла школу для медицинского персонала, а теперь у них с мужем была одна, последняя цель: достичь «мокши» в этой жизни.

Они приехали в клинику к Махадевану, чтобы пройти пять курсов «панчакармы» (очищения при помощи масел и массажа) и, в соответствии с классическим йоговским принципом, укрепить тело, чтобы полностью посвятить себя освобождению.

— Когда, подобно черепахе, прячущейся в панцирь, медитирующий отрешается от ощущений, видение его становится устойчивым, — сказал старый педиатр, цитируя строки из «Гиты».

Я был очарован и в глубине души восхищался их решением. В том, что они делали, не было никакого морализаторства. Это была только убежденность, впрочем, вполне понятная, в том, что желающий достичь цели должен направлять всю свою энергию в нужную сторону, а не куда попало. Целью обоих было отрешиться от тел, поэтому им незачем было продолжать прислушиваться к ощущениям плоти.

В индийской традиции воздержание всегда рассматривалось как необходимое условие познания. Подросток, отправляющийся жить в гурукулам, давал обет «брахмачарья», потому что в этот момент его целью было познание внутреннего мира, Атмана, а не внешнего, воспринимаемого через ощущения. Когда заканчивался период обучения с гуру, заканчивались и обязательства «брахмачарья» и юноша имел полное право искать различных утех.