– Что же я наделала?

– Ты здесь ни при чем, – возразил тринадцатый, приобняв меня за плечо.

– И я больше не смогу иметь детей?

На несколько мгновений глубокая печаль омрачила его лицо. Затем он кивнул.

– Царственный брат переживал, что ты можешь не вынести этой новости, поэтому знали лишь мы с придворным лекарем.

Он хотел сказать какие-то слова утешения, но я равнодушно произнесла:

– Ничего страшного, я все равно больше не хочу иметь детей. Зачем? Чтобы моя дочь была вынуждена страдать, живя в Запретном городе?

Дворцовые ворота приближались.

– Прости, – сказала я. – Я втянула тебя в неприятности.

Теперь тринадцатый господин выглядел ошарашенным.

– Я даже не предполагал, что для восьмого брата с невесткой все может закончиться так, – произнес он после долгого молчания.

– Раньше я думала, что жизнь трудна, зато умирать легко, – сказала я лишенным всякого выражения голосом. – Однако оказалось, что и смерть бывает нелегкой. Она не могла быть рядом с ним, и ей не было суждено даже разделить с ним смерть. Сколько же ненависти и обиды накопилось в душе восьмой госпожи, когда она подожгла шелковые занавеси и повесилась на потолочной балке?

Тринадцатый господин бросил на меня короткий взгляд, желая что-то сказать, но лишь вздохнул и беспомощно проговорил:

– Жоси, ты странный человек. Любая другая женщина, узнав, что не сможет иметь детей, испытала бы сильнейшее потрясение, но ты осталась совершенно равнодушной. Однако даже если тебе все равно, ты не можешь игнорировать чувства царственного брата. Ты была без сознания, потому не видела выражение его лица, когда лекарь сказал, что отныне ты бездетна. Это лицо, полное отчаяния и страдания невероятной силы, навсегда запечатлелось в моей памяти. Хотя я и надеялся, что царственный брат простит восьмую невестку, я все же прекрасно понимаю, почему он так поступил. Борьба царственного брата с восьмым, девятым и десятым – это дворцовая война мужчин, и он прилагал все силы, чтобы оградить тебя от нее. Они же продолжали снова и снова втягивать тебя в эту борьбу, поэтому в том, что царственный брат разгневался, нет ничего удивительного.

Я бездумно прислонилась к стенке повозки. Мне казалось, что мой голос доносится откуда-то издалека, когда я спросила безжизненным, пустым тоном:

– Мы все сделали правильно. Кто же тогда совершил ошибку?

Тринадцатый господин долго молчал, а потом проговорил:

– Мир жесток, и жизнь любого существа в нем не стоит ничего.

Когда повозка остановилась у ворот, Гао Уюн помог мне сойти с нее, после чего мы с тринадцатым вместе прошли в покои. Иньчжэнь был внутри, обедая в одиночестве. Прислуживающий ему евнух, увидев нас, торопливо поприветствовал нас поклоном и сразу же тихо удалился. Тринадцатый поздоровался с Иньчжэнем, и тот спокойно произнес:

– Боюсь, из-за всей этой беготни вы не успели поесть. Садитесь, пообедаем вместе!

Тринадцатый ответил кротким «Слушаюсь!» и сел справа от Иньчжэня. Видя, что я продолжаю стоять не шелохнувшись, он нахмурился и бросил на меня пристальный взгляд.

Тогда я подошла к столу и тоже села. Гао Уюн мигом подал нам приборы. Взяв палочки, окинула глазами расставленные на столе блюда и поняла, что у меня совсем нет аппетита. После недолгого колебания я отложила палочки и произнесла:

– Я не голодна.

Иньчжэнь же, не обратив на меня никакого внимания, обратился к тринадцатому господину:

– Мы уже отправили посланца, чтобы тот объявил Наше высочайшее повеление: лишить цзюньвана Дунь его титула, перевести обратно в столицу и пожизненно заключить под стражу.

Палочки задрожали в пальцах тринадцатого господина. Посмотрев в мою сторону, он вновь повернулся к Иньчжэню и, умоляюще глядя на него, протянул:

– Царственный брат…

Иньчжэнь и бровью не повел. Улыбнувшись тринадцатому господину, он положил ему на тарелку пару кусков со словами:

– Попробуй, очень вкусно.

Я тихо сидела за столом, чувствуя, что в мыслях творится полная неразбериха. Неужели мои познания в истории ошибочны? Или же сама история неправильна? Я всегда думала, что беды восьмого, девятого и десятого принцев начнутся на четвертый год эры Юнчжэна. Но сейчас же только второй! Учитывая хаос в моей голове, я не могла припомнить никаких происшествий, связанных с десятым принцем: его фигура смутно мелькала где-то за спинами восьмого и четырнадцатого.

Опустив голову, я горько рассмеялась, а затем велела Гао Уюну:

– Принеси кувшин вина.

Гао Уюн бросил осторожный взгляд на Иньчжэня и, потупившись, быстро удалился.

Сияя улыбкой, я наполнила вином две чаши и сказала тринадцатому господину:

– Не знаю, захочешь ли ты в дальнейшем пить со мной, но не составишь ли мне компанию сегодня?

Он изумленно вытаращился. Я поставила чашу перед ним и продолжила:

– Помнишь первый раз, когда мы вместе выпивали? Можно сказать, что вино заложило начало нашей дружбы.

С этими словами я опрокинула в себя чашу вина.

– Помню, – кивнул тринадцатый с едва заметной улыбкой. – До этого я никогда не встречал девушки, которая бы так хорошо умела пить, что легко перепила бы и меня.

Договорив, он тоже осушил свою чашу.

– И сегодня наша дружба тоже закончится за чашей вина, – проговорила я.

Больше не глядя на тринадцатого, я повернулась к Иньчжэню, что все это время молча наблюдал за нами, и произнесла:

– Ты думал, что восьмая госпожа погубила нашего ребенка, но это не так. Это была я.

Я отвернулась и, улыбнувшись самой себе, ненадолго задумалась, после чего вновь заговорила:

– С чего же начать? Как давно все это началось? Должно быть, на сорок восьмой год эры Канси. В один из дней я говорила с господином восьмым бэйлэ, тогда еще моим зятем, и бросила пару фраз о том, что ему стоит остерегаться четвертого принца, Лонкодо, Нянь Гэнъяо и других.

Резко побледнев, тринадцатый господин вскричал:

– Жоси, просить о снисхождении не значит пытаться взять всю вину на себя! Это никак не поможет делу! Как ты могла знать обо всем этом еще в сорок восьмом году?

Прикусив губу, я бросила взгляд на Иньчжэня, неподвижно сидящего с каменным лицом, и ответила:

– Это правда. Девятый и четырнадцатый господа знают об этом, можешь послать к ним кого-нибудь, чтобы они подтвердили мои слова.

Затем я повернулась к тринадцатому и воскликнула:

– Прости меня! Тем человеком, из-за которого ты десять лет провел взаперти, оказался твой друг, твоя родственная душа, с которой ты был так искренен. Если бы я тогда не предупредила восьмого господина, он бы не стал ничего замышлять против четвертого брата, а значит, и ты бы не оказался в это втянут.