– Не понимаю, — проговорил он, настораживаясь.

– И я не понимаю, но что-то не так…

– Конечно, готовиться будет тяжело…

– Разве дело в этом? Работать я умею. И даже то, что новые знания там не пригодятся — тоже ничего: мало ли ненужных вещей мы запоминаем… Но… Вот: что же в том мире буду делать я?

– Ах, вот что! — Александр облегченно перевел дыхание. — Ну, найдешь занятие по вкусу.

– А мне по вкусу мое дело. Но там — окажется ли оно мне по силам?

– Ну… я полагаю, — сказал он без уверенности в голосе.

– Только искренне.

– Н-не знаю, — сказал он, ухватившись за мочку уха.

– А я почти уверена, что нет. То, о чем ты рассказывал, мне чуждо. Я вряд ли смогу, как ты говорил, дышать этим.

Александр почувствовал, что должен сказать сейчас что-то значительное и хорошее, чтобы все их планы не рухнули, опрокинутые непониманием. Но ничего не приходило в голову.

– Вечерами будем гулять, — вернулся он к самой спокойной из тем. — Ты и не узнаешь окрестностей…

– Да? — безразлично спросила она, но за кажущимся безразличием он почувствовал боль.

– Тебе неинтересно?

Кира вздохнула.

– Ну ладно, — сказала она, — все будет очень хорошо. Давай завтракать, время идет.

Они ели лениво и мало — у обоих сразу пропал аппетит. Почти полные тарелки одна за другой возвращались на диск и исчезали где-то в путанице пищевых коммуникаций. Александр налил вина и теперь задумчиво глядел на пузырьки; растворенный в вине газ улетучивался, и так же улетучивалось — он чувствовал — взаимопонимание, которое совсем было установилось между ними. Этот процесс надо было прервать, пока он не зашел слишком далеко.

– Можно подумать, — сказал он, — что ты сомневаешься.

– Нет. Я вижу все, о чем ты рассказывал. Но этого слишком мало. Скажи еще раз: я нужна тебе — там?

– Говорю еще раз: нужна — даже не то слово.

– А какая?

– Что — какая?

– Какая я тебе нужна?

Он пожал плечами.

– Такая, какая ты есть.

Она рассмеялась, но смех этот был похож на рыдание.

– Но ведь такая я — здесь. А там?

– Ах, так это тебя смущает? Конечно, ты станешь на дюжину лет старше; но какое это имеет для нас значение?

Кира усмехнулась; конечно, она думала и об этих двенадцати годах, но главное заключалось вовсе не в них.

– Ты не угадал. Дело в том, что там ведь я не буду такой, как сейчас.

Он взглянул недоуменно.

– Я, наверное, разучился понимать тебя.

– Ну, зачем же так мрачно, — сказала Кира, улыбаясь, хотя губы плохо слушались ее. — Налей еще.

– Пожалуйста. Поставить музыку?

– А ты не привез ничего оттуда? Хоть бы послушать, что и как там исполняют…

– Нет, — он развел руками, — собирался наспех. Да ты скоро услышишь все на месте.

– Знаешь, — сказала она, — я не полечу, — и выпила вино.

– Ты…

– Я решила. Так будет лучше.

В наступившей тишине жужжание часов казалось оглушительным. Александр взял стакан и медленно водил пальцем по его верхней грани. Раздался печальный, пронзительный звон; стакан запел. Кира повела плечами.

– Что же, правильно, — сказал Александр почти беззвучно, глядя мимо нее. — Риск слишком велик.

– Не поэтому, — ровным голосом возразила она.

– Почему же?

– Не знаю… Это не нужно.

– Кому?

– Никому. Тебе.

– Ну, — запальчиво сказал он, — мне лучше знать!

– Ты просто не подумал как следует. Со мной тебе не станет легче. Вдвое тяжелее.

– С чего бы это?

– Очень просто. Ведь там я не смогу жить так, как здесь.

– Куда лучше!

– Ведь работать всерьез я там не сумею!

– Мало ли на свете дел? Главное — оставаться самим собой. Вот я, например.

– Нет, и ты тоже не тот. Совсем не тот.

– Ага, хуже?

– Нет. Но — другой. Да ты и сам знаешь… Ты привез туда открытие. А с чем приеду я? Мои дома не доживут до той эпохи. А начинать сначала в сорок лет — смогу ли я? Будут ли силы?

– Ладно! — Александр махнул рукой. Не станем дискутировать. Все решено и чудесно. — Он отвернулся, но не смог сдержаться: — Если бы ты по-настоящему любила…

– Молчи! Вот если бы я не любила — тогда я могла бы и не рассуждать об этом. Я ведь не очень честолюбива, и создать что-нибудь настоящее мне хочется в первую очередь не ради себя. Я полетела бы, не колеблясь: как-никак интересно посмотреть, что происходит там, в будущем. Будь ты мне безразличен, я не стала бы бояться, что тебе со мною станет тяжелее. А так оно и будет. Я чувствую, что моя вершина — еще впереди, и не хочу, чтобы нас обоих всю жизнь терзала мысль, что я ее так и не достигла. А там мне до нее не добраться.

– Да почему? — взорвался он и вскочил на ноги. — Почему? Как ты не понимаешь, что здесь тебе тоже будет недоставать меня, а там — вдвоем — мы станем вчетверо сильнее?

Кира молчала, и со стороны могло показаться, что она анализирует его слова, стремясь поверить им. На самом же деле она просто прислушивалась к голосу логики, и голос этот говорил ей то же, что и раньше. Через минуту она покачала головой:

– Такие — вдвоем — мы не станем сильнее. Наоборот…

– Чушь. Прости, конечно… — спохватился он и поставил бокал на стол, сильно стукнув донышком.

– Не будем спорить, Алька. Прекрасно черпать силы в любви: я — в тебе, ты — во мне. Но сколько этих сил понадобится, чтобы справиться со всем: с тоской о своем деле, своем времени…

– Хроностальгия, — проговорил он.

– Что?

– Так это называется. Болезнь. Тоска по своему времени, по своей эпохе. Но не есть ли это…

– Видишь, даже название есть…

– Я говорю: не есть ли это всего лишь неизбежная тоска о детстве, посещающая порой каждого? Но разве…

– Да, черпать силы в любви. Но, чтобы черпать, надо откуда-то браться этим силам? Я готова отдать тебе все, и если ради тебя надо лететь и погибнуть — я полечу без слов. Но не погибнуть, прилететь, быть с тобой — и ощущать, как с каждым днем будет иссякать то, ради чего все сделано, — это ужасно. Ведь у нас только и есть, что наше дело…

– Как оно может иссякнуть?

– Что же останется от меня там? Любовь — не только объятия, это знает каждый пятнадцатилетний. Нужная тебе я — это еще и то, что я делаю, что думаю, и — как делаю, как думаю… Но ведь там я буду делать не то, и думать не так, и это уже не буду я, которую ты любишь. Хуже, слабее, неопределеннее… И жить так, ежедневно видеть, как другой нуждается в твоей поддержке, — и не уметь поддержать его — вот что ожидает каждого из нас. Я не хочу убить любовь своими руками. А это значит: у нас нет дополнительного источника сил — общей эпохи; и мы должны остаться каждый в своем времени.