Ясные глаза князя Горчакова впились проницательно и выжидательно в оживленное, взволнованное лицо генерала — разговор, видимо, близился теперь к существеннейшим вопросам.

Генерал на мгновение опустил глаза, потом заговорил, слегка запинаясь:

— Ваше сиятельство, извините меня, если я осмелюсь высказать вам, человеку, гений которого воодушевляет русскую политику и руководит ею, свое мнение на цели этой политики, так как полнейшая откровенность существенно необходима для полного взаимопонимания и согласия, а именно в нашем общем понимании политических задач лежит условие, необходимость подобного соглашения.

Князь снова молча поклонился и ждал.

— Задача великого основателя Русской монархии, — продолжал Мантейфель медленно, как бы подыскивая надлежащие выражения для своих мыслей, — задача Петра Великого заключалась в создании европейски цивилизованного государства, и для выполнения этой великой задачи он должен был создать канал, которым цивилизация могла бы хлынуть в жилы великого государства, проникнуть в него животворно и плодоносно. Так я понимаю избрание Петербурга в столицы новой России. Петербурга, который, исходя из внутренних условий и жизненных потребностей великой империи, никогда не мог бы быть избран в ее столицы, потому что жизненные центры державы лежат не на севере, не в этом отдаленном углу государства, но на юге, там, где великая национальная производительная сила богатым ключом бьет из‑под почвы. Они там, где естественный путь соединяет мировую торговлю Азии с Европой, этих двух частей света, которым Россия подает обе свои руки. Эти жизненные условия, — продолжал он после минутного молчания, причем взгляд его прямо и твердо устремился на Горчакова, — лежат в Черном море!

Легкая тень пробежала по лицу русского министра, он невольно взглянул на бумагу, которую положил перед ним на стол фон Гамбургер.

Мантейфель продолжал:

— Первая, великая задача, которую поставил себе Петр Великий, исполнена: объемный, могучий национальный организм России пронизала европейская культура, и мы должны сознаться не без некоторого стыда, что она в один век догнала всю остальную Европу.

— Нам пришлось только усвоить то, что Европа создала тяжелыми усилиями, — сказал скромно князь.

— Последние великие мероприятия императора Александра, — продолжал Мантейфель, — завершают дело, открыв также и глубокие слои народа прямому влиянию жизненного духа цивилизации. Одним словом, первая фаза русской политики пройдена, Петербург исполнил свое назначение. На мой взгляд, задача будущего в том, чтобы вызвать плодотворное развитие национальных сил из такого центра, который бы соединял все серьезно производительные, так сказать, экономические условия, оживить окончательно сплотившийся организм и заставить его плодотворно работать. Для этого вам необходимо Черное море с его богатым бассейном: там лежит истинный центр России, там должно развиться его будущее, как совершенно верно прозрел гениальный император Николай, стремившийся обеспечить развитие России в том направлении.

Взгляд князя снова упал на бумагу, составлявшую столь важный для России документ.

— Но на этом пути, — продолжал генерал, — по которому Россия должна, по моему убеждению, и теперь следовать — и следовать до конца, — прибавил он с нажимом, — как нам необходимо идти по нашей стезе в Германии, на этом пути, говорю я, русские интересы никогда не пересекутся с интересами Германии. Напротив, мы с радостью будем видеть, как наш сильный национальный сосед так же счастливо выполняет свое естественное призвание, как мы надеемся выполнять свое.

Он замолчал и вопросительно взглянул на князя.

Тот, слегка вздохнув, сказал спокойно:

— К сожалению, печальный результат Крымской войны поставил на пути, указанном вашим превосходительством с таким тонким пониманием наших экономических условий, — и Горчаков, слегка улыбаясь, наклонил голову, — такие непреодолимые преграды, что…

— Ведь и мы, — вставил живо Мантейфель, — и мы на нашем пути часто и долго стаивали в ожидании, но мы из‑за этого никогда его не покидали, никогда не теряли надежды достичь цели.

Князь помолчал несколько секунд. Потом медленно заговорил:

— Я признаю вместе с вашим превосходительством, что интересы Пруссии — даже новой Пруссии и Германии — не могут столкнуться с интересами России. Я не стану после ваших слов сомневаться и в том, что национальное движение в современной Германии не унаследовало ненависти к русским от демократического движения тысяча восемьсот сорок восьмого года. Я с удовольствием вижу в этих отношениях ручательство в том, что между нами не встанут никакие тучи. Но с той же откровенностью, с которой говорили вы со мной, ваше превосходительство, я должен ответить, что не могу усмотреть, каким образом современное положение и — все‑таки, с точки зрения законного права, прискорбное изменение европейского равновесия могут послужить основой более твердых политических уз, более прочного союза в будущем. Вы идете своим путем победоносно, а нам наш путь надолго, быть может, навсегда прегражден.

— Позвольте мне, ваше сиятельство, — проговорил быстро Мантейфель, — высказаться в этом отношении с беззаветной откровенностью, которую вы, — прибавил он, улыбаясь, — не вмените в преступление солдату, только что вернувшемуся из лагеря и являющемуся на дипломатическом поприще только в качестве дилетанта.

Из‑под полуприкрытых век князь устремил на собеседника взгляд, исполненный невыразимого юмора.

Генерал провел рукой по усам и сообщил:

— Император Наполеон требует вознаграждения за согласие на новые приобретения Пруссии и новое устройство Германии.

— Вот как? — произнес князь.

— И, — продолжал Мантейфель, — в Париже не церемонились в выборе того, что они желают получить взамен.

— Я не посвящен в эти переговоры, — заметил Горчаков, причем его взгляд выразил живое участие.

— Я могу сообщить вашему сиятельству все необходимые сведения, — отвечал Мантейфель. — Французы требуют границ тысяча восемьсот четырнадцатого года, Люксембурга и Майнца.

Черты князя все более и более оживлялись.

— Требуют? — спросил он.

— Требование еще не поставлено открыто, — отвечал генерал, — Бенедетти высказался на этот счет только еще конфиденциально.

— И что отвечал граф Бисмарк? — полюбопытствовал князь.

— Он отсрочил разъяснение и решение вопроса до заключения мира с Австрией, — сказал Мантейфель.

Князь тонко усмехнулся и слегка кивнул головой.

— Но я могу вашему сиятельству вперед предсказать ответ, — продолжал генерал.

— В чем же он будет заключаться?

— Ни пяди земли, ни одной крепости, никакого вознаграждения! — произнес твердо и громко Мантейфель.

Горчаков посмотрел на него с удивлением, как будто не ожидал этого простого, короткого ответа.