Но, возражаете Вы, в Германии ведь миллион безработных. Я этого не забываю. Но какой же отсюда вывод? Махнуть рукой на занятых рабочих и перенести все надежды только на безработных? Это было бы чисто анархической тактикой. Разумеется, безработные представляют, особенно в Германии, огромный революционный фактор. Но не как самостоятельная пролетарская армия, а лишь как ее левое крыло. Основное число рабочих нужно все же искать на заводах. Вопрос о завкомах тем самым остается во всей силе.

Далее. Для безработных совершенно не безразлично, что делается на предприятиях и в промышленности вообще. К контролю над производством совершенно необходимо привлечь и безработных. Организационные формы для этого можно найти. Они будут подсказаны самою практикой. Разумеется, все это произойдет не в рамках существующего закона. Но надо найти формы охвата как работающих, так и безработных, а не просто ссылаться на наличие безработных в оправдание своей слабости и пассивности.

Вы говорите, что брандлерианцы держатся за рабочий контроль и завкомы. Я, к сожалению, за неимением времени, давно перестал следить за их литературой. Я не знаю, как они ставят эти вопросы. Весьма вероятно, что они и сюда вносят дух оппортунизма и филистерства. Но разве позиция брандлерианцев может иметь для нас решающее значение, хотя бы и со знаком минус? Брандлерианцы кое-чему научились на III конгрессе Коминтерна. С оппортунистическими искажениями они пытаются применять или пропагандировать большевистские методы борьбы за массы. Неужели же нам из-за этого отказаться от самих методов?

Насколько понимаю из Вашего письма, Вы являетесь также противником работы в профсоюзах и участия в парламентаризме[580]. Но тогда нас разделяет пропасть. Я марксист, а не бакунист. Я стою на почве действительности буржуазного общества, чтобы в нем самом найти силы и рычаги для его низвержения.

Вы противопоставляете завкомам, профсоюзам, парламентаризму советскую систему. На этот счет у немцев есть прекрасное двустишие: «Великолепная вещь — шелковый цилиндр, нужно только иметь его». У Вас не только нет Советов, но нет и моста к ним. Нет дороги к этому мосту. Нет тропинки к этой дороге. «Акцион» превратила Советы в фетиш, в надсоциальный призрак, в религиозный миф. Всякая мифология служит людям для того, чтоб скрывать свою слабость или, по крайней мере, утешать себя в ней. «Так как мы убийственно бессильны, так как мы ничего не можем сделать на заводах, так как у нас ничего нет в профессиональных союзах, так как мы не можем выставить своих списков на выборах, то… то в награду за это мы сразу поднимемся на великую высоту, когда на помощь нам свалятся с неба Советы». Вот вся философия немецких ультралевых.

Нет, с этой политикой я не имею ничего общего. Разногласия у нас с Вами вовсе не насчет немецкого «закона» о завкомах, а насчет марксистских законов пролетарской революции.

13 сентября 1931 г.

Товарищ Трэн!

Как я мог убедиться на основании переписки с Вами, а сейчас на основании бесед, Ваша мысль обращается все время не к вопросами программы и политики, а к отдельным эпизодам прошлого. Вы неутомимо и — простите — с пристрастием прокурора ищете чужие ошибки, думая таким образом уменьшить вес Ваших собственных. Раньше в переписке, а сейчас в беседе я несколько раз пытался перевести Вас с этого бесплодного, по-моему, пути на путь живых и актуальных вопросов революции, но Вы упорно настаиваете на своем. Продолжая традицию того периода, когда Вы стояли во главе французской партии, Вы продолжаете ото всех требовать признания своих ошибок. Я вынужден стать на ту почву, на которую Вы низводите наше политическое объяснение, чтобы раз навсегда подвести под некоторыми вопросами черту. Так как Вы оперируете в Ваших изысканиях отдельными мелкими эпизодами, датами, случайными разговорами и т. п. элементами, совершенно не поддающимися проверке, то я предпочитаю ответить Вам письменно.

Прежде всего я начну с «признания своих ошибок».

Да, в начале 1924 года я присоединил свою подпись, заочно, к тезисам Радека по поводу немецкой революции. Тезисы эти были ошибочны, правда, не так грубо ошибочны, как тезисы Коминтерна, — и оказались в противоречии со всем тем, что я писал и говорил до этих тезисов, во время их составления Радеком и после того. Я совершил несомненную ошибку. Но в этой ошибке не было ничего «принципиального». Пленум Исполкома Коминтерна[581] застиг меня больным, в деревне, в 40 километрах под Москвой. Радек сносился со мной по телефону, который в зимние дни действовал крайне плохо. На пленуме Радека травили. Он искал поддержки. Он заявил мне категорически, что в тезисах изложены те самые мысли, которые я развивал в своих речах и статьях, и что Пятаков уже подписал их. Он просил меня присоединить мою подпись, не настаивая на прочтении тезисов, так как у него остается всего полчаса до решающего заседания. Не без внутренних колебаний я согласился дать свою подпись. Да, я сделал ошибку, слишком доверившись суждению двух товарищей: Радека и Пятакова. На самом деле оба они, может быть и по соглашению с Брандлером, внесли в тезисы ряд формулировок, которые должны были смягчить вину Брандлера и оправдать поведение самих Радека и Пятакова, во многом поддержавших Брандлера.

После того как я ознакомился с тезисами Радека, я не скрывал ни от их автора, ни от других товарищей свое отрицательное мнение о тезисах. В статьях и речах, вышедших брошюрами, а позже и целыми книгами, я неоднократно формулировал свою оценку положения в Германии, не имевшую ничего общего с тезисами Радека. Эта оценка, сложившаяся у меня примерно с июля 1923 года, в основных чертах осталась неизменной до сегодняшнего дня. Сюда я включаю, разумеется, оценку политики Брандлера, зиновьевской фракции Коминтерна и пр.

Замечательно то, что ни один из членов зиновьевской клики не пользовался в России против меня моей подписью под тезисами Радека, ибо мое отношение к брандлерианцам было слишком хорошо известно: в течение сентября 1923 — января 1924 г. Зиновьев и Сталин даже защищали Брандлера от моих, будто бы несправедливых, нападок. Но гораздо важнее другая сторона, которая, по-видимому, улетучилась из Вашей памяти: при всей своей ошибочности относительно прошлого, резолюция Радека заключала в себе важнейшее предостережение относительно будущего: она устанавливала, что непосредственно революционная ситуация осталась позади, что наступает период оборонительных боев и подготовки к новой революционной ситуации. Это был в моих глазах центральный пункт. Между тем резолюция Коминтерна продолжала направлять курс на вооруженное восстание. Отсюда выросла злосчастная политика ультралевизны 1924–1925 гг. Если бы я присутствовал на пленуме и если бы от моего голоса зависело принятие той или другой из двух резолюций, я голосовал бы за резолюцию Радека, несмотря на всю ее ошибочность в отношении прошлого. Вы же, тов. Трэн, голосовали за резолюцию Коминтерна, причинившую величайшие бедствия и опустошения. Вот почему Вы вряд ли являетесь наиболее подходящим обвинителем даже по отношению к плохой резолюции Радека.