– То есть как? – вновь не понял Огоньчик.

– Ты что, не был на «божьем суде»? – удивился я.

Михай замялся, но после некоторой паузы все-таки ответил, пристально глядя мне в глаза:

– Я был слишком занят – отпевал друга. – И пояснил: – Тебя.

Вот даже как. Ну хорошо. Что ж, поясним еще раз, как это должно выглядеть, и я принялся растолковывать, что имеется в виду, включая судей.

– А они зачем? – осведомился Огоньчик. – Ты же сам сказал, что бой без правил.

Пришлось пояснить, что право у них единственное – видя положение своего бойца безнадежным, они могут вслух признать его поражение, тем самым закончив поединок и не доводя его до смертоубийства.

– Так ты все-таки боишься, – сузил глаза он.

– Мне жаль, что ты так подумал обо мне, – тихо произнес я, предположив: – Очевидно, ты несколько перепил накануне… на похоронах своего друга. Что ж, пусть будет только один, который с вашей стороны. Мне он ни к чему, ибо я намерен до конца отстаивать свое честное имя и ни просить о пощаде, ни принимать ее все равно не собираюсь.

Пока я рассказывал, заодно и неторопливо раздевался.

– А… это зачем? – удивился он.

– Твои могут оставаться в одежде, – проворчал я. – Это уж как кому удобнее. – И кафтан полетел на траву.

Мне и впрямь было бы в нем не очень. Он же становой, то есть приталенный, поэтому в предстоящих поединках мог послужить изрядной помехой.

– А… что… рубаху тоже?

Я молча кивнул, припомнив Готарда и его попытки облапить меня, но затем, возвращая должок за снятые сапоги, язвительно заметил:

– К тому же ты забыл проверить, вдруг у меня на груди ладанка с мощами, вот я и хочу показать, что ее нет.

– С какими мощами? – не понял он.

Я вспомнил Микеланджело и его эскизы, которые он делал для своей будущей картины, и ехидно уточнил:

– Самсона Несокрушимого.

– А обратно надевать не станешь? – уставился он на рубаху, небрежно брошенную поверх кафтана.

– Это ведь «божий суд», а господь, конечно, у нас всевидящий, так что и без того узнает, на чьей стороне правда, но это я для удобства всевышнего, дабы ему не пришлось щуриться, – невозмутимо ответил я, кивнув на свои повязки.

Огоньчик ничего не сказал, продолжая хмуро таращиться на них.

– А что, тебе о них тоже никто не рассказывал? – удивился я.

Тот молча покачал головой. Вид у него был по-прежнему недоумевающий.

– Выходит, ты заранее, еще выезжая из Москвы, знал, что придется драться? – Он указал на мои руки.

Я поначалу даже не понял, что он имеет в виду, и лишь потом дошло. Оказывается, Михай решил, будто эти повязки являются у меня чем-то вроде специальных приспособлений, предназначенных для удобства боя.

Вот балда. Знал бы он, как они мешают мне, стягивая мышцы. Правая рука куда ни шло – там польская сабля чиркнула ниже локтя и разрез даже не дошел до запястья, а вот порез на левой был куда глубже и длиннее, так что повязка захватывала еще и бицепс.

Хорошо хоть, что локоть оставался свободным, иначе совсем караул.

Пришлось пояснить про раны, но и тут, судя по насмешливо поблескивавшим глазам Огоньчика, он мне поначалу не поверил и даже заявил, что Микола-мясник, которого я обвиняю во лжи, пользуясь его отсутствием, на самом деле в сравнении со мной правдивец каких свет не видывал.

Мол, одолеть Готарда и здоровому человеку очень тяжело, а уж раненому…

Масла в огонь подлил тот самый белокурый детина, проверявший несколькими минутами ранее мои сапоги.

– А под ними у ясновельможного князя ничего нет? – хладнокровно осведомился он.

Правда, даже для кипевшего от негодования Михая это стало явным перебором.

– Кшиштоф, ты в своем уме?! – яростно напустился он на него, и детина, что-то недовольно ворча себе под нос, вернулся на прежнее место, встав рядом со своими тринадцатью товарищами.

– Ну что ты, все в порядке, – усмехнулся я. – К тому же мне все равно надо перебинтовать руки потуже, так что пусть пан Кшиштоф полюбуется. – И подозвал Дубца.

Тот с готовностью метнулся к возку, в котором ехала Любава.

Вообще-то я хотел отправить ее на струге, но она клялась и божилась, что в дороге обузой не будет, потому как ведает кой-какие травы и может подсобить, ежели что, и мне, и моим раненым, и я, подумав, переиначил.

Да и удобнее было ребятам в возке. Трясет, конечно, но зато можно расслабиться, а это немаловажно. Так-то их сунуть в него не моги и думать – позор, а коли не просто сидят, но по делу, охраняя Любаву, – совсем иное.

В возке у нас хранилась и запасная ткань для перевязок. Однако, узнав, в чем дело, Любава сама решила перевязать мне руки.

Когда девушка раскрутила первую старую повязку, что покороче, на правой, Михай прикусил губу. При виде второй оголенной руки он отшатнулся и ошарашенно спросил:

– И ты собираешься с этим драться?!

– Ну да, – невозмутимо подтвердил я. – Как с Готардом.

– Но… как?! По-моему, даже саблей было бы куда сподручнее.

– Не спорю, – охотно согласился я. – Да и ты многому меня научил, так что гораздо сподручнее. Только бог на стороне правды, а не силы. Во всяком случае, очень хочется в это верить. И к тому же я… не желаю убивать тебя.

– Я должен переговорить со своими товарищами, – выпалил Огоньчик и почти бегом устремился к своим.

– Эх, тебе бы настой али мазь какую, – робко вздохнула Любава.

– Выкинул ее князь, – проворчал помогавший ей Дубец.

– Пошто?! – изумилась она. – Ныне как бы она славно сгодилась…

Я вспомнил мазь царских медиков и криво усмехнулся.

Рейблингер, выполняя царское повеление, явился ко мне с ней на следующее утро, накануне венчания Дмитрия на царство. Было некогда, и от перевязки я отказался, сказав, что было бы лекарство, а уж намазать смогут и мои гвардейцы.

Чтоб не обижать лекаря, я не просто похвалил мазь, но и попросил написать состав. Дело в том, что фирменной, от Петровны, вообще было на нуле, а на всех раненых того количества, содержащегося в принесенной им склянке, хватило бы от силы на пару дней, не больше.

Я-то по наивности полагал, что травы на Руси везде одинаковы, собирать их легко – лето на дворе, а в каких пропорциях смешивать и как готовить – он мне напишет.

Он дал. Я недоуменно поглядел на протянутый лист, ничего не понимая. Мало того что почерк скверный – оказывается, врачи страдали этим еще в семнадцатом веке, – так еще и латынь.

Пришлось попросить продиктовать, и тут-то выяснилось, что помимо трав в состав мази входят и еще кое-какие ингредиенты, каковые мне очень не понравились, причем настолько, что я даже отложил перо в сторону, сказав, что и так все запомню.