мне шепнула. А с болезнью и материальные и хозяйственные дела (с болезнью милого Макочки) запущены, т[ак] что и в этом смысле ей надо наладить жизнь. Счастливо случилось, что у нее ребята, а то бы она извелась от горестной тоски, ведь Мака был человеком совершенно потрясающего обаяния и интереса, таким, который целиком заполнял ее жизнь, всю ее окрашивал для нее в потрясающие краски, — и вдруг теперь такая пустота. А ребята лучше кого и чего бы то ни было, каждый по-своему, теперь заполняют ее дни. Дуся моя, целую тебя.

Письма. Публикуется и датируется по автографу (ОР РГБ).

О. С. Бокшанская — А. А. Нюренберг. 21 марта 1940 г.

Дорогая, любимая моя мамочка! Вчера вечером я изо всех сил торопилась кончить Макину пьесу, которая нужна Люсе, и не хватило у меня 5 минут написать тебе вечером, потому что Веня было позвал меня домой, я сказала, что хочу закончить и мне нужно еще полчаса, тогда Веня отправился домой, взял Катьку на поводок и пришел за мной, и тут я как раз кончала последние строки. Говорю: я маме еще хочу написать, а он говорит, что держать Катьку в конторе долго опасновато, а ну как поведет себя неважно, а тут как раз спектакль кончился, публика идет, заглядывает в контору, удивляется Катьке. Я и отложила на сегодн[яшнее] утро, дуся моя. Вчера говорила с моей Люсенькой, а накануне, 19-го, Веня, гуляя, пошел к ней посидеть, а я пошла и в свой выходной в театр, чтоб отстукать для Люси вот эту пьесу. Рада, что закончила ее, потому что Люся хочет дать мне и еще одну, а у меня и своей переписки много, так что надо со всем этим делом торопиться и хорошо все обдумать в смысле уплотнения времени. Вот к весне, я думаю, у меня дела будет меньше, потише будет с работой и я хочу тогда побольше время проводить с Люсей. Такая она умница, что так держит себя сдержанно, но, конечно, это ей нелегко стоит и вероятно иной раз хочется ей отпустить душу на волю, и это, думаю, ей лучше и легче со мной — вот я с ней и хочу быть.

Моя любимая, целую тебя.

Письма. Публикуется и датируется по автографу (ОР РГБ).

Н. Н. Лямин — Е. С. Булгаковой. 21 марта 1940 г.

Дорогая Люся!

Я знаю, что тебе сейчас совсем не до меня, но мне захотелось тебе написать. Огромное горе, постигшее тебя, постигло нас всех. Я никак не могу себе представить, что никогда больше не увижу Маку, не услышу, как он читает свои новые произведения, не сыграю с ним в шахматы. Вспоминаются все те большие и маленькие радости, которые я получал от него. Многое было пережито вместе, а ведь наша последняя встреча была такой мимолетной. Только сейчас отдаешь себе отчет, каким большим и хорошим человеком был Мака. И вот не удалось его удержать, несмотря на беспримерную преданность, проявленную тобой. Об этом мне много писали и Патя и Тата.

Крепко, очень крепко целую тебя и моего любимца Сережу — он сейчас твое главное утешение. Мне рассказывали о том, как замечательно держали себя оба твои мальчика.

Твой Коля.

Приписка рукою жены Н. Н. Лямина — Н. А. Ушаковой:

Крепко и нежно целую тебя

Тата.

Письма. Публикуется и датируется по автографу (ОР РГБ).

О. С. Бокшанская — А. А. Нюренберг. 22 марта 1940 г.

Моя дорогая мамуля! Сегодня я старательно работаю, а вчера к вечеру что-то расхотелось печатать, подружки соблазнили, не поиграть ли нам в карты, я и позвала их к себе, поэтому стучала только до 9 час. Так мы высчитали, что теперь будет большой сравнительно перерыв для картежниц, потому что каждый вечер кто-нибудь занят. Сегодня буду работать старательно, засела за перепечатку для Люси второй Мишиной пьесы, когда ее напишу, свои обязательства перед Люсей на некоторый срок закончу, возьмусь за начатые для других работы, с ними расправлюсь, и тогда смогу снова помогать Люсе. Тем более, что то, что она потом мне даст писать, пока ею не выправлено. Бедная девочка, она так тоскует. Сегодня стали мы говорить по телефону, она заплакала, бедная моя. Я хотела было к ней поехать, позвонила к ней немного погодя, не приехать ли, но оказалось, что она уж сидит, работает над правкой пьесы, потом уйдет по делу вечером, так что мы свидание отложили. Мы так уж и договорились, что пока я печатаю, нам видеться не удастся часто. Мож[ет] быть, она уедет на недельку за город, у Сережи с завтр[ашнего] дня весенние каникулы, они бы вместе и поехали бы, если она получит путевку в хороший дом отдыха. Это нелегко, потому что зимних домов немного под Москвой, путевки разбирают. Целую тебя нежно, дуся.

Письма. Публикуется и датируется по автографу (ОР РГБ).

О. С. Бокшанская — А. А. Нюренберг. 24 марта 1940 г.

Моя мамуся! Вчера не написала тебе, потому что так подогналась работа, что не поспела до прихода ко мне Женюши, а он пришел, чтоб идти со мной на киносеанс в Дом Актера, и так времени было только тютелька в тютельку, что мы и побежали. Прости, дуся, не думай, что я равнодушна к таким пропускам в письмах, но все это время я нахожусь в совершенно загнанном положении с работой, ужасно много дела, еле поспеваю, и все время вперед надо рассчитывать, как так все расставить, чтоб успеть, и в то же время не оторваться от жизни целиком в работу, напр[имер], все-таки успеть вывести Женичку в кино, он так любит эти посещения, ему все там приятно.

А теперь особенно хочется ему это сделать, потому что слишком у него и глубоких переживаний много. Сегодня все мы, и Люся с семейством, на «Турбиных», кот[орые] идут в 900-й раз. Завтра Люся с семьей будет у меня обедать, просидит вечерок, я надеюсь. Дуся, мы тебя все просим: если у вас в газетах было помещено что-то о Маке, пожалуйста, собери и пришли вырезки, Люся все собирает, что только возможно, имеющее отношение к ее дорогому Мише. Ах, как крепко ее держат воспоминания и как ей одиноко, несмотря на ребят и множество дела. Моя любимая, целую тебя горячо.