– Я надеялась узнать о Вивиане от тебя, родич… я не была на Авалоне вот уже много лет, – промолвила Моргейна.

– Да, я слышал, что ты жила при дворе Лота, – кивнул Балан. – Уж не поссорилась ли ты с Моргаузой? Говорят, женщины с нею с трудом уживаются…

Моргейна покачала головой:

– Нет, но мне хотелось оказаться как можно дальше, чтобы не угодить часом в постель Лота; а вот это, поверь мне, куда как непросто. От Оркнеев до Каэрлеона немало миль, да и то едва ли достаточно…

– Так что ты перебралась ко двору Артура и поступила в свиту к его королеве, – подвел итог Балан. – Да уж, смею заметить, здешний двор куда благопристойнее Моргаузиного. Гвенвифар держит своих девушек в строгости, глаз с них не спускает и замуж выдает удачно… вижу, госпожа Грифлета уже первенца носит. А тебе она мужа разве не подыскала, родственница?

– А ты, никак, мне предложение делаешь, сэр Балан? – деланно отшутилась молодая женщина.

– Не будь мы в родстве столь близком, уж я бы поймал тебя на слове, – усмехнулся Балан. – Но доходили до меня слухи, будто Артур, дескать, прочит тебя в жены Кэю, и подумал я, что лучшего и желать нельзя, раз Авалон ты в конце концов покинула…

– Кэй заглядывается на меня не больше, чем я на него, – резко отпарировала Моргейна, – а я вовсе не говорила, что на Авалон возвращаться не собираюсь; однако произойдет это лишь тогда, когда Вивиана сама пришлет за мною, призывая назад.

– Когда я еще мальцом был, – проговорил Балан, – и на мгновение, под взглядом его темных глаз Моргейне померещилось, что между этим дюжим здоровяком и Ланселетом и впрямь есть некое сходство, – дурно я думал о Владычице, ну, о Вивиане: дескать, не любит она меня так, как полагается родной матери. Но с тех пор я поумнел. У жрицы нет времени растить сына. Вот она и поручила меня заботам той, у которой другого дела нет, и дала мне в приемные братья Балина… О да, в детстве я переживал: дескать, зачем я больше привязан к Балину, чем к нашему Ланселету, который – моя собственная плоть и кровь? Но теперь я знаю, что Балин мне и впрямь брат, он мне по сердцу, а Ланселет, хотя я и восхищаюсь им как превосходным рыцарем, каковой он и есть, всегда останется для меня чужим. Скажу больше, – серьезно добавил Балан, – отослав меня на воспитание к госпоже Присцилле, Вивиана поместила меня в дом, где мне суждено было узнать истинного Господа и Христа. И ныне странным мне кажется, что, живи я на Авалоне со своею родней, я вырос бы язычником, вроде Ланселета…

Моргейна улыбнулась краем губ:

– Ну, здесь я твоей признательности не разделю; думается мне, дурно поступила Владычица в том, что собственный ее сын отрекся от ее богов. Но даже Вивиана частенько мне говаривала: должно людям получать то религиозное и духовное наставление, что лучше всего им подходит, – то ли, что в состоянии дать она, либо иное. Будь я в душе набожной христианкой, вне всякого сомнения, Вивиана позволила бы мне жить той верой, что крепка в моем сердце. Однако ж, хотя до одиннадцати лет меня воспитывала Игрейна, христианка самая что ни на есть ревностная, думаю, мне самой судьбою предначертано было видеть явления духа так, как приходят они к нам от Богини.

– Здесь Балин поспорил бы с тобою успешнее, чем я, – промолвил Балан, – он куда набожнее меня и в вере тверже. Мне, верно, следовало бы возразить тебе, что, как наверняка сказали бы священники, есть одна и только одна истинная вера и ее-то и должно держаться мужам и женам. Но ты мне родственница, и знаю я, что мать моя – достойная женщина, и верю я, что в день последнего Суда даже Христос примет в расчет ее добродетель. Что до остального, так я не священник и не вижу, почему бы не оставить все это церковникам, в таких вопросах искушенным. Я всей душой люблю Балина, да только надо было ему стать священником, а не воином; уж больно он совестлив и чуток и в вере ревностен. – Балан глянул в сторону возвышения. – А скажи, приемная сестрица, – ты ведь знаешь его лучше, чем я, – что так гнетет сердце брата нашего Ланселета?

Моргейна потупилась:

– Если мне то и ведомо, Балан, не моя это тайна и не мне ее выдавать.

– Ты права, веля мне не вмешиваться в чужие дела, – отозвался Балан, – да только горько видеть мне, как он страдает, а он ведь и впрямь несчастен. Дурно думал я о матери, потому что отослала она меня прочь совсем маленьким, но она дала мне любящую приемную мать и брата моих лет, что рос со мною бок о бок и во всем был заодно со мною, и дом тоже. А вот с Ланселетом она обошлась куда хуже. Дома он себя нигде не чувствовал, ни на Авалоне, ни при дворе Бана Бенвикского, где до него и дела никому не было, – мало ли вокруг бегает королевских бастардов! Воистину, плохо поступила с ним Вивиана; хотелось бы мне, чтобы Артур дал ему жену и Ланселет обрел наконец дом!

– Что ж, – беспечно отозвалась Моргейна, – ежели король захочет выдать меня за Ланселета, так ему достаточно только день назвать.

– Ты и Ланселет? А вы, часом, не слишком близкая родня? – осведомился Балан и на мгновение призадумался. – Нет, пожалуй, что и нет; Игрейна с Вивианой – сводные сестры, а не родные, а Горлойс с Баном Бенвикском вообще не в родстве. Хотя кое-кто из церковников, пожалуй, сказал бы: в том, что касается брака, приемная родня приравнивается к кровной… ну что ж, Моргейна, с радостью выпью я за ваш союз в день, когда Артур отдаст тебя моему брату и повелит тебе любить его и заботиться о нем как следует, не чета Вивиане. И никому из вас не придется уезжать от двора: ты – любимица королевы, а Ланселет – ближайший друг короля. От души надеюсь, что так оно и выйдет! – Балан задержал на ней взгляд, исполненный дружелюбного участия. – Ты ведь уже в возрасте; Артуру давным-давно пора отдать тебя замуж.

«А с какой стати король должен отдавать меня кому-либо, точно я – его лошадь или пес?» – удивилась про себя Моргейна, но пожала плечами; она слишком долго прожила на Авалоне и теперь то и дело забывала: римляне повсюду ввели в правило, что женщины – лишь собственность своих мужчин. Мир изменился безвозвратно, и бессмысленно бунтовать против того, чего не изменишь.

Вскорости после того Моргейна двинулась назад вдоль огромного пиршественного стола – свадебного подарка от Гвенвифар Артуру. Просторный зал Каэрлеона, при всей его вместительности, оказался слишком мал: в какой-то момент ей пришлось перебираться через скамьи, притиснутые к самой стене, обходя крутой изгиб. Слуги и поварята с дымящимися блюдами и чашами тоже кое-как протискивались боком.

– А не здесь ли Кевин? – воззвал Артур. – Нет? Тогда придется нам попросить спеть Моргейну: я изголодался по арфам и цивилизованной жизни. Вот уж не удивляюсь, что саксы всю свою жизнь проводят в сражениях и войнах: слышал я унылые завывания их певцов и скажу, что дома им сидеть незачем!

Моргейна попросила одного из подручных Кэя принести из ее комнаты арфу. Перелезая через изгиб скамьи, паренек споткнулся и потерял равновесие; но проворный Ланселет, поддержав мальчика и арфу, спас инструмент от неминуемого падения.

– Очень великодушно было со стороны моего тестя послать мне этот огромный круглый пиршественный стол, – нахмурясь, промолвил Артур, – однако во всем Каэрлеоне нет для него зала достаточно вместительного. Когда мы раз и навсегда выдворим саксов из нашей земли, думаю, придется нам построить для этого стола отдельный чертог!