На следующий день его вызвали в партком управления: «Ты что там такое наговорил? Хочешь впереди паровоза бежать?» Словом, отчитали коменданта, как мальчишку. Когда Смирнов пробовал ссылаться на Яковлева и Горбачева, секретарь парткома только криво усмехнулся.

Руководство 9-го управления явно не разделяло демократических взглядов ближайшего соратника Горбачева. Да и сам генеральный секретарь, как скоро выяснится, был у них «на мушке». Смирнову дали понять, что ему надо бы дистанцироваться от Яковлева. Когда он не согласился, применили другие методы: стали откровенно «пасти», отслеживать все его действия как начальника охраны. А там было за чем следить, ведь по должности он отвечал и за дачу, и за транспорт, и за питание… Но придраться оказалось не к чему.

Однажды к Александру Николаевичу явился крупный генерал из «девятки», с ходу заявил: «Есть мнение, что Смирнова надо заменить». Яковлев в ответ: «У меня нет претензий к Александру Ефимовичу. Оставьте его в покое».

В итоге они все-таки выдавили Смирнова на пенсию. Воспользовались тем, что охрану с членов Политбюро тогда сняли. По существовавшему порядку он должен был вернуться в то же подразделение, которое его командировало к Яковлеву. Вернулся. А ему говорят: «Свободной должности, соответствующей твоему званию, у нас сейчас нет. Пиши рапорт на увольнение». Смирнов пытался сопротивляться, говорил, что готов служить и на должности ефрейтора. Но потом махнул рукой.

Размолвка с Горбачевым

Судя по опубликованным воспоминаниям Яковлева, Горбачева и других фигурантов описываемых событий, Александр Николаевич познакомился с Михаилом Сергеевичем в ту пору, когда готовилась поездка делегации Верховного Совета СССР в Канаду. То есть, возможно, они пересекались и раньше — на партийных съездах или в цековских коридорах, но те встречи носили мимолетный характер, а вот весной 83-го будущий «архитектор перестройки» и ее лидер если и не сдружились, то сильно сблизились.

Хотя существует и другая версия — ее автор писатель Игорь Минутко, создавший в художественной форме биографическую книгу о Яковлеве. И в это произведение он включил такой эпизод. Начало 70-х. Александр Николаевич долго ходит в должности исполняющего обязанности заведующего Отделом пропаганды. Обидную приставку «и. о.» все никак не убирают. Писатель Минутко считает, что виной всему были слишком либеральные взгляды Александра Николаевича.

Однажды в разговоре с одним из его завсекторами — выходцем со Ставрополья — мелькает фамилия Горбачева. Завсектором говорит Яковлеву, что это самый молодой из всех первых секретарей обкомов в СССР, что он умен, образован, сторонник демократических реформ, словом, это лучшая кандидатура на пост заведующего Отделом пропаганды. Яковлев — опять-таки со слов писателя Минутко — обещает подумать, а затем идет с этой кандидатурой к Суслову. Тот выслушивает его благосклонно и через некоторое время приглашает Михаила Сергеевича в Москву на беседу.

В ходе разговора Суслов предлагает Горбачеву должность руководителя Агитпропа. Однако тот, поблагодарив за доверие, отказывается.

Было такое или не было?

Ни сам Горбачев, ни Яковлев ни разу об этом эпизоде не упомянули. Суслов печатных воспоминаний о себе не оставил, однако его биографы и соратники, внимательно изучившие жизнь «серого кардинала», тоже ничего подобного не обнаружили. Вполне возможно, что Игорь Минутко, создававший явно идеализированный образ Александра Николаевича, историю с Горбачевым придумал[314].

Сомнений не вызывает тот факт, что они начали тесно сотрудничать после возвращения Яковлева из «канадской ссылки», то есть летом 1983 года.

Горбачев сразу оценил интеллект Яковлева, его умение точно и образно формулировать мысль, задатки талантливого публициста. Ему также импонировали подчеркнутый демократизм Александра Николаевича, а наряду с этим — безупречная аппаратная выучка, способность работать качественно и много. До поры до времени он без опаски выдвигал его наверх, не боясь конкуренции. А Яковлев так же исправно играл роль человека «за спиной», никогда не выпячивал свои заслуги, всегда признавал безоговорочное лидерство Горбачева.

Да, в свое время Александр Николаевич сильно постарался, чтобы Михаил Сергеевич стал первым лицом (вспомним историю с его закулисными переговорами с Громыко в начале 1985 года), но он никогда даже намеком не позволял себе напомнить об этом Горбачеву. И зачем? Ведь достаточно долго их отношения были если не безоблачными, то вполне благожелательными.

Генсек советовался со своим соратником по самым узловым, самым сокровенным вопросам и внутренней, и внешней политики, приглашал его на ужины в узком кругу, брал с собой в зарубежные поездки. Яковлев платил той же монетой: был автором или соавтором самых важных партийных и государственных документов, программных речей, с которыми выступал Горбачев. Иногда, если считал нужным, писал Михаилу Сергеевичу закрытые совсекретные записки, в них доверительно и очень откровенно выражал свое мнение по поводу текущих проблем, давал советы генеральному секретарю, при этом никогда не переступая грань, за которой начиналась навязчивость или бесцеремонность. «Мы встречались очень часто, — вспоминал Александр Николаевич о Горбачеве. — А разговаривали почти каждый день и достаточно откровенно. Казалось бы, в этих условиях человека можно разглядеть насквозь, познать его вдоль и поперек, уметь предугадывать его действия и понимать причины бездействия. Но увы…»[315]

Увы… Это сожаление относится к тому качеству Горбачева, которое Яковлев сформулировал как «игру»: «Будучи врожденным и талантливым артистом, он, как энергетический вампир, постоянно нуждался в отклике, похвале, поддержке, в сочувствии и понимании, что и служило топливом для его самолюбия и тщеславия, равно как и для созидательных поступков»[316].

Когда между ними наступило охлаждение?

Яковлева, если верить его мемуарам, стала раздражать излишняя словоохотливость Горбачева еще в 1987 году. Яковлеву казалось, что на смену длинным речам должны прийти конкретные дела, а Горбачев продолжал витийствовать, растекаться мыслью по древу, о простых вещах умудрялся говорить сложно и долго.

И потекли невысыхающим ручьем длинные речи — о том, о сем, пятом, десятом. Их начали слушать вполуха, а главное — перестали воспринимать всерьез. […] Михаил Сергеевич постепенно пристрастился к изобретению разного рода формулировок, претендующих на статус теоретических положений. Он радовался каждой «свежей», на его взгляд, фразе, хотя они уже мало кого волновали[317].

Случалось, генсек ночью звонил Яковлеву, чтобы поделиться с ним «новой мыслью» или какой-то особенно удачной формулировкой. Большинство других членов Политбюро Михаил Сергеевич не слишком жаловал, прекрасно сознавая, что они по своим знаниям и уму сильно уступают ему, Яковлева же выделял. Иногда после заседаний, где неизменно солировал, с ухмылкой спрашивал Александра Николаевича: «Видал реакцию этой публики?» «Этой публикой» были люди из его ближайшего окружения — высшие советские руководители.

Ревновал ли генеральный секретарь к тому, что Яковлев явно не уступал ему