по интеллекту, знаниям марксизма-ленинизма, что к нему ежедневно обращались с просьбами об интервью наши и зарубежные журналисты? Наверное, да.

Начальник его охраны вспоминает такой случай:

Александр Николаевич был во Франции, это, кажется, 1988 год. Принимали его восторженно. Бесконечные интервью, выступления, встречи. Наутро открываем газеты — везде его фотографии, теплые комментарии. Помощник Алексей Косолапов читает прессу, на его лице смесь удовлетворения и тревоги.

— Да, — говорит он. — Все это хорошо, но ничего хорошего.

— Почему? — я искренне недоумеваю.

— Да потому что завтра все это ляжет на стол Михаила Сергеевича.

Умный Косолапов знал и помнил о том, что генеральный секретарь зорко следил за степенью популярности своих соратников[318].

И уж совершенно точно Яковлева не очень жаловала Раиса Максимовна, супруга главы партии. Горбачев делился с ней фактически всем, что происходило «в верхах», Раиса была его главным советчиком — особенно в тех вопросах, которые касались кадровых назначений.

С. К. Александров, личный секретарь Яковлева, говорил мне, что она относилась к Александру Николаевичу очень настороженно:

Видимо, ревновала к его популярности в демократических кругах, его способностям ясно и точно излагать теорию. Она прекрасно сознавала, что именно яковлевские идеи часто озвучивает перед страной ее супруг. Как преподаватель научного коммунизма, Раиса Максимовна знала истинную цену написанному и сказанному. И, безусловно, воспринимала близко к сердцу любые успехи Яковлева[319].

Анатолий Сергеевич Черняев, верный помощник Горбачева на протяжении всех перестроечных лет, явно симпатизировал Яковлеву — оба они прошли войну, оба много лет трудились в аппарате ЦК, неоднократно вместе работали на загородных дачах над самыми важными партийными документами, а самое главное — по своим взглядам на необходимость перемен были единомышленниками. Черняев, конечно же, был еще большим либералом, чем Яковлев. Так вот, Анатолий Сергеевич в изданных дневниках (это, напомню, более тысячи страниц) неоднократно обращался к той размолвке, которая произошла между «архитектором перестройки» и генсеком. Есть смысл процитировать эти записи — они хорошо передают атмосферу, царившую тогда на Старой площади, и особенности тех взаимоотношений, которые сложились между первыми лицами.

29 октября 1989 года Черняев пишет, что к нему заходил Александр Николаевич и жаловался на горбачевскую неблагодарность.

За пять лет совместной работы и даже за то, чему Яковлев был инициатором, он не получил ни одного «спасибо». Дружеское расположение, доверие (а иногда игра в доверие) — это да. Но так, чтобы «отличить» или воздать — ни-ни. Дело, скорее всего, в том, что Горбачев не хочет ни перед ПБ, ни перед ЦК, где Яковлева ненавидят, ни перед обществом идентифицировать себя с ним и тем самым окончательно противопоставить себя Лигачеву. Держит А. Н. как бы для «себя»: что-то может подсказать, посоветовать, что-то написать по поручению.

А. Н. жалуется: во время перестройки все бывшие и нынешние члены ПБ выступали с докладами к 7 ноября (годовщина Октябрьской революции) или к ленинским дням. Яковлеву это ни разу не было поручено. И на этот раз Горбачев назначил для доклада новоиспеченного члена ПБ Крючкова. А. Н. переживает. И в который раз «советуется» со мной — не уйти ли ему в отставку. Я, конечно, протестую, хотя понимаю, что тут с его стороны — желание выплакаться. Но и по делу: если он уйдет, тогда уж явно все поймут, что гласности конец и что Горбачев действительно начинает повторять Никиту.

Когда я провожал его до двери, он мне шепотком говорит: слушай, а что это он (М. С.) который уж раз заговаривает со мной — не уйти ли ему на покой?

Меня это не удивляет, — ответил я. Бывая с ним в отпусках, иногда в самолете втроем с Р. М., я это уже слышал. Идея принадлежит ей. Прошлым январем в Пицунде и этим летом в Форосе она почти всерьез при мне убеждала его: пора, Михаил Сергеевич, уходить, замкнуться в частной жизни и писать мемуары. Ее влияние на него нельзя недооценивать. Однажды она прямо так и сказала: «Михаил Сергеевич! Ты свое дело сделал…»[320]

Обратим внимание: в ЦК «Яковлева ненавидят», и Горбачев вынужден с этим считаться. Да, они единомышленники, да, они впряглись в одну телегу, но… генеральный, чтобы выжить, должен лавировать между ним и Лигачевым, должен держать дистанцию.

Александр Николаевич, чувствуя охлаждение к себе, копается в прошлом, вспоминает прежние обиды. Вроде бы он всегда считался ближайшим соратником генерального секретаря, но тот, уезжая в командировки, ни разу не оставил Яковлева «на хозяйстве», ни разу не поручил вести заседания Секретариата, никогда не назначал его докладчиком на ленинских или октябрьских торжественных собраниях во Дворце съездов. Даже когда проходили всесоюзные совещания по общественным наукам и проблемам просвещения, сделать доклады поручали не ему, академику-обществоведу, педагогу по первому образованию, а инженеру Е. К. Лигачеву. Иногда он хотел спросить у Михаила Сергеевича, отчего так, но каждый раз откладывал это на потом, не хотел ставить шефа в неловкое положение.

А отчего так? Не оттого ли, что шеф боялся его возвышения, ревновал к его аналитическому уму, его интеллекту, его знаниям? Ведь писали же некоторые газеты: Горбачев послушно озвучивает в своих речах то, что ему пишет Яковлев.

11 ноября, то есть примерно через две недели, Анатолий Сергеевич Черняев обращается к шефу с личным письмом, его рукописный вариант сохранился в архивах:

Михаил Сергеевич!

Перед отлетом в Японию А. Н. позвал меня, чтобы «прогнать» на мне некоторые международные проблемы.

Разговорились и о всем прочем. И я почувствовал обостренную внутреннюю обиду в нем. Она, впрочем, давно проскальзывала, но сейчас особенно. И я сразу понял, чем это вызвано, потому что и меня резануло, когда на последнем Политбюро Вы его «так походя» поставили под начало Медведева.

Можно только догадываться, почему так, но ведь есть еще и интересы дела. Если Вы хотите получить настоящую платформу к ХХVIII съезду, то на Медведева полагаться рискованно. Он слишком «правильный», слишком в плену «политэкономической школы», в которой он образовался, слишком осторожный. А главное, совсем лишен интеллектуального воображения. Между тем речь сейчас пойдет уже не просто о развитии концепции перестройки, а о смене теоретических основ нашей политики и общественного развития, о новом принципиального значения скачке в истории социалистической мысли, о диалектическом преодолении Ленина. Причем во всех сферах, от мировоззренческих высот до уставных деталей партдеятельности.

Конечно, ни в предсъездовской платформе ЦК, ни даже в докладах на съезде всего этого не развернешь в полном