Столпотворение людей на Гревской площади отвлекло меня от мыслей. Толпа собралась вокруг виселицы, что внушило мне подобающий страх. Одна казнь в середине ночи была крайне необычна, она явно не являлась совпадением. Мой пульс забился быстрее, я побежал.

А потом я услышал крики:

— Повесить ведьму! Освободите нас от цыганки! — согласие народа было внезапно изменено, так же легко как прежде оттолкнутая лестница Квазимодо, и они требовали крови, крови Зиты! Крик был однозначен:

— Ведьма все заколдовала. Из-за нее сброд черни хочет штурмовать Собор!

— Цыгане — бродяги, их женщинам нельзя верить!

— Вздерните ведьму, чтобы снять с нас ее чары!

Я присоединился к толпе и стал через нее пробираться, пока не встал вплотную возле каменного эшафота виселицы, который был окружен целой толпой пеших и конных вооруженных людей.

Много солдат с королевскими гербами тащили лестницу и установили ее перед виселицей. Другие охраняли Зиту, которая тихо и неподвижно стояла возле эшафота.

Ее лицо, больше не покрытое покрывалом, было бледным и безучастным — без всякой надежды. Темные пряди волос падали на лоб, глаза и щеки, дрожали в пламени факела, как змеи, которые жаждали крови Зиты. Отца Фролло и Гренгуара нигде не было видно.

Что произошло, я мог только предполагать. Было две возможности: либо Клод Фролло отдал свою пленницу солдатам, чтобы не запятнать свои руки кровью, либо стражники увидели его и Гренгуара и отняли цыганку.

Их предводителем был никто иной, как Тристан д'Эрмит, королевский прокурор. Он сидел на крепкой гнедой лошади и отдавал резким голосом приказы. Даже теперь, когда он стал хозяином положения, его взгляд был опущен. Казалось, он боится смерти, которую чинит сам. Или ему было безразлична смерть, пока она не коснулась его лично? Видел ли я перед собой великого магистра дреговитов?

По его знаку палач схватил Зиту и потянул к лестнице, над которой болталась на ветру конопляная веревка. Я бросился вперед и выкрикнул имя Зиты. Ее направленный в далекую даль взгляд ожил, она осмотрела толпу, остановилась на мне. Ее губы открылись, и она крикнула:

— Джааалиии!

Она помешалась в смертельном страхе? Как иначе можно объяснить то, что она обратилась ко мне по имени своей козы? К тому же, животного не было видно.

Я хотел бежать к королевскому прокурору и просить о пощаде для пленницы. Ее разум явно повредился. Ее надо было отвести в госпиталь, а не на виселицу. Это был единственный выход, чтобы спасти жизнь Зиты!

Всадник с копьем, который увидел во мне только отъявленного зеваку, впихнул свою клячу между мной и Тристаном и ударил каблуком сапога мне в лоб. Третий удар за эту ночь— и, возможно, самый сильный. Моя голова взорвалась.

Тошнота скрутила меня и бросила в вызывающий головокружение фейерверк сотен пестрых цветов, а в конце его меня накрыла глубокая чернота, мрачная пропасть без света и шумов, без жизни…

Резкая боль в левой руке вырвала меня из состояния оцепенения. Я чувствовал себя слабо и вяло, голова кружилась, мир я увидел сквозь покрывало сумерек, когда, наконец, решился открыть глаза. Снова что-то вонзилось в мою руку. Я отдернул ее, услышал громкое карканье и яростное махание крыльями. Порыв ветра пролетел над лицом, черная птица поднялась надо мной.

Я пригляделся и разобрал, что это была всего лишь ворона. Она летела в небо, где гаснущие звезды вели последний безуспешный бой с пробивающимся дневным светом. Утренние сумерки окутали мир покрывалом свого невероятного света сновидений. Прислонившись к чему-то твердому, я лежал на спине. Я поднял мою левую руку и увидел кровавую рану на запястье — рваное мясо, которым ворона хотела подкрепиться. Значит, я кусок мертвечины. На небе кружила целая стая ворон, явно в надежде на отменную добычу. Внизу лежало большое пустынное пространство в центре парижской путаницы домов — Гревская площадь.

Постепенно память вернулась ко мне. Несмотря на боль, которая пронизывала мою голову при каждом движении, я с усилием сел и огляделся по сторонам. На площади появились торговцы, рабочие и те несчастные, которые напрасно стояли в очереди за работой и куском хлеба. И все же пара людей остановилась здесь: вооруженные солдаты короля в униформе, которые небрежно и устало прислонились к каменному цоколю, чтобы наблюдать за сумасбродным спектаклем.

Свежий утренний ветерок слегка раскачал куклу в человеческий рост над их головами и раздул ее платье — также, как черные волосы. Наконец, я понял происходящее и захотел кричать, но издал только кряхтение, сравнимое лишь с карканьем ворон, отчего оно показалось жалобным… Куклой был человек.

Эсмеральда.

Зита!

Безжизненно, словно кукла, она висела на виселице, конопляная веревка переломила ей шею. Ее широко раскрытые глаза неподвижно смотрели в мир, который недавно принадлежал и ей. Вороны, которые видели в Зите завтрак, не могли испугаться ее.

Я сам прислонился к цоколю большого каменного креста в форме ступеней, который, как знак христианской милости, возвышался на площади. Это показалось мне чистой насмешкой, я бы с радостью поверил, что всё мне привиделось. Но и это не могло больше помочь Зите. Этот мир, в котором люди вытесывают милосердие из камня, непоколебимо повернулся к ней спиной — как солдаты, для которых вид казненной стал обыденностью.

Мысль, что спасение Зиты Квазимодо и ее убежище в Нотр-Даме были напрасны, доставила мне большее страдание, чем боль, которая распространилась по моей голове и руке. Я не хотел принимать случившееся за правду, внушил себе идею, что египтянка не мертва, а только в обмороке. Разве я сам не лежал на площади, как мертвый, в чем убедил даже опытных падальщиков, которые кружили надо мной? Возможно, я внушил себе, что смогу спасти жизнь Зиты!

Я обнял каменный эшафот, как возлюбленную и подтянулся на нем.

Мои колени были слабы, словно овсяный кисель. Без опоры на камень я бы снова рухнул на землю. Несмотря на утренний холод, пот выступил у меня на лбу, и полупрозрачные кольца показали странный фокус у меня перед глазами.

Я глубоко и спокойно вздохнул, пока танцующие кольца не исчезли, и у меня не появилось чувства, что мои ноги снова слушаются меня. Потом я отпустил цоколь креста и обратился к виселице.

Солдат направил острие своего копья мне в грудь.

— Эй, куманек, оставь виселицу в покое! Народ должен видеть, что ведьма мертва. Королевский прокурор приказал сделать так, чтобы не возник новый призыв к ее освобождению. Если вы, оборванцы, опять начнете вырывать у нее для ваших колдовских средств волосы и ногти, скоро ничего не останется. И я не хочу иметь дело с Тристаном д'Эрмитом!

Второй солдат, который устало прислонился к своему арбалету, усмехнулся во весь рот.

— Оборванец совсем не выглядит, как мародеры трупов. Посмотри-ка, друг, как он таращиться на ведьму. Да он влюбленный петух!