– «Дао, которое может быть выражено словами, не есть постоянное дао. Имя, которое может быть названо, не есть постоянное имя. Безымянное есть начало неба и земли…»

– Уверен, что заявление этого вашего посланника было менее любопытно. Вы улыбаетесь?

– Вспомнил, как мы прошлый раз оказались в зоне этого самого Дао.

– Это было Дэ. Оно было выражено словами, помните?

Ничего он не помнит, индюк, индюшонок…

– На Голанских высотах произошли очередные столкновения между израильскими и сирийскими войсками.

– Есть свеженькие авиакатастрофы?

– Да, позавчера, около Москвы.

– Что на этот раз?

Авиакатастрофы уже месяц идут сплошной чередой. Ил-62 врезается в маяк аэропорта. Чилийский самолет терпит крушение в Андах, идут поиски. Греческий лайнер падает в море возле Афин. Во Франции разбивается на посадке, еще один – в Италии. В Болгарии крылом задевает гору.

Посуду убирают, на столике остается чашка кофе. По утрам он пьет кофе со сливками.

– При взлете самолет Douglas DC-восемь-шестьдесят два компании Japan Air Lines потерял высоту и разбился. Из семидесяти шести человек погибло шестьдесят два.

– Причина?

– Самопроизвольный выпуск спойлеров либо отключение обоих двигателей из-за обледенения.

– Семеновцев уже выслали?

– Да, как обычно. Уже там. Пока справляются.

Подняться, стянуть с горла салфетку. Жадно хрустит огонь березовыми дровами. Сухомлинов поправляет очки. То, что он служит американцам, кажется, правда. Но расстрелять человека просто так, при недостаточных уликах…

– Что еще пишет ваша любимая «Правда»?

Секретарь делает вид, что оценил шутку.

– В Большом Кремлевском дворце состоялся объединенный пленум правлений творческих союзов и организаций СССР «Пятидесятилетие образования СССР и развитие советской многонациональной культуры». На пленум собрались известные писатели, кинематографисты, композиторы, художники, театральные деятели. Присутствуют секретари ЦК компартий союзных республик, руководители центральных и местных идеологических учреждений и ведомств, редакторы газет и журналов. Тепло встретили собравшиеся товарищей А. П. Кириленко, А. Я. Пельше, М. А. Суслова, П. Н. Демичева, Б. Н. Пономарева…

– Что вы опять остановились?

– Может, лучше прочесть «Моление Даниила Заточника»… как прошлый раз? Или из «Повести временных лет»?

Освещение слегка мигнуло, потускнело, закачались подвески на светильниках. Пошевелился кофе в чашке, завибрировало кресло.

– Что на этот раз?

Невидимый бархатный голос заполнил комнату:

– Ваше величество, ситуация полностью под контролем. Вашей безопасности и безопасности Двора ничего не угрожает.

– То же самое, граф, нам сообщали и в феврале семнадцатого. – Выдержал паузу. – Я спрашиваю, что это было, граф? Почему не доложили? Вы ответите перед трибуналом.

Бархат в интонациях министра поблек и стерся.

– Зона Синей Тьмы, по учению Ибн Мутафии.

– Кого?

– Малоизвестный мусульманский гностик тринадцатого века.

Откинулся в кресле – оно уже почти не дрожало, – прикрыл глаза:

– Как я устал от этих ваших гностиков…

– Настолько малоизвестный, что даже отсутствует в Карте Одинокого Дервиша, не говоря о Сводной карте трех учений, издании пятом, исправленном.

Правая рука. Его правая рука. Длинные пальцы, сжавшие подлокотник. Если оторвать ее, она на секунду зависнет в пустом космосе комнаты, над столиком, где уже не подрагивает чашка, хотя остатки кофе все еще волнуются.

– В единственном манускрипте, хранящемся в Каире, она изображена в виде барса с крыльями. Удар был нанесен правым крылом…

Он не слушает. Свет снова меркнет. Он не слушает про барса. Он слушает приближающиеся шаги. Он сжимает губы. Оторвать правую руку от подлокотника, приготовить к приветственному жесту. Шаги гаснут у наружной двери, он слышит его дыхание. Слышит, как нетерпеливо дергает дверную ручку, все никак с ней не освоится, бедный…

* * *

Ленинград, 1 декабря 1972 года

Длинные внутренности самолета освещены слабым светом. За иллюминатором крыло с двумя винтами, один начинает неуверенно вращаться, быстрее, еще быстрее…

– Товарищи пассажиры!

Сиденье под Николаем Кирилловичем, иллюминатор, гигиенический пакет, шторки – все начинает трястись.

Вот и второй винт пришел в движение. Звук на полтона ниже. Лябемоль – ля. Ля-диез. С Гогой в детстве играли в такую угадайку.

Разносят прохладительные напитки, пузырьки покалывают язык. Еще глоток.

Бугристое небо в иллюминаторе. Пятнадцать лет назад оно было точно таким же. Он вышел тогда из Московского вокзала, постоял на светофоре, купил себе в ДЛТ немецкие туфли и на следующий день явился в консерваторию.

Достает из пиджака листок из школьной тетрадки.

Двигатели разучивают басовую партию. Старик в тюбетейке, сосед, шевелит бровями во сне.

Николай Кириллович улыбается. Тогда от Неды с Юликом он все-таки звякнул на Гражданку. Неда была на кухне, Юлик, прихватив Фейхтвангера, удалился в туалет. А он подошел к телефону и набрал номер. Звонил через соседку, тетю Катю, у нее оставляли иногда детей. Тетя Катя была в курсе их семейных дел, держала сторону Лизы; с ним, когда звонил, общалась сквозь зубы. Но в тот вечер вино мягко стучало в ушах, язык сам говорил нужные слова, суровая тетя Катя, вздохнув, пошла звать Лизу. «Алло, Лиза?» Лиза к отъезду отнеслась спокойно, даже слишком, или просто сделала вид. Он, правда, тут же добавил, что продолжит передавать деньги, то есть высылать. Договорились, что перед отъездом погуляет с детьми, сводит в кино или кафе.

Самолет все еще дрожит на месте, у соседа раскрылся откидной столик. Сосед шевельнул во сне бровью и почмокал.

Внезапно шум убавился. Николай Кириллович наклонился к стеклу. Винты останавливаются.

Зашуршало самолетное радио.

– «Однажды россияне, – запел баритон в сопровождении балалайки, – Ванюши, Тани, Мани, танцуя на гулянье, открыли новый стиль!»

Продолжение пейзанской песни потонуло в выкриках.

– Что такое? Почему не летим?

– Раз, раз… Говорит экипаж…