Пресвитерианская церковная сессия светских старейшин, полных самомнения, действуя совместно со священниками, вмешивалась во все вопросы повседневной жизни прихожан. Неделя за неделей церковная сессия и высшая курия пресвитерианской церкви судили уличенных в ругани, клевете, ссорах, нарушениях воскресного отдыха, колдовстве и сексуальных преступлениях. Некоторые из этих расследований и приговоров проводились правильно и были так же полезны, как если бы велись обычными судьями в Англии. Другие были невыносимо несправедливыми; были, например, случаи, когда женщину обвиняли за ношение ведра в постный день, а краудера – за игру на крауде [54]в христианский праздник. Изменника или прелюбодея любого пола усаживали на позорный стул в церкви на потеху молодым прихожанам для сурового осуждения порока более почтенными и для беззастенчивых обвинений со стороны священника, повторявшихся иногда 6, 10 или 12 праздничных дней подряд. Часто в церкви выстраивался длинный ряд «согрешивших», а «позорные мантии», в которые их при этом одевали, приходилось вследствие их постоянного использования частенько обновлять. Чтобы избежать этого мучительного унижения, бедные девушки часто вынуждены были скрывать свою беременность, а иногда и умерщвлять ребенка. Тайный совет постоянно имел дело в таких случаях с вопросом о смягчении наказания или, напротив, о принятии более суровых мер.

Такая деятельность церковной сессии и пресвитерии поддерживалась общественным мнением, иначе она не могла бы на столь большой срок пережить исчезновение подобной церковной юрисдикции в Англии. Но эта деятельность вызывала у многих и глубокое негодование, особенно среди высших классов. Правда, в судебных делах, касавшихся джентри, часто допускалась замена наказания штрафом. Но даже при таком смягчении право осуществлять свою юрисдикцию в вопросах поведения, присвоенное низкорожденными старейшинами и духовенством, было оскорблением для гордых семей лэрдов и знати; это было основной причиной приверженности к епископальной религии и якобитской политике для многих, кто в других отношениях не имел никаких жалоб на богослужение и доктрины пресвитерианской церкви. Антиклерикализм усиливал якобитов в Шотландии так же, как он усиливал вигов в Англии. Однако нужно помнить, что позорный стул и юрисдикция церковной сессии сохранялись даже во времена епископальной церкви Карла II и не исчезали в тех многочисленных приходах, которые все еще управлялись епископальными священниками.

В общем епископальная, или якобитская, партия больше зависела от поддержки высшего класса, чем пресвитериане, или виги. У более суровых последователей Нокса, вероятно, должна была быть более демократическая доктрина и практика. Столкновение происходило при назначении священников, так как ревностные пресвитериане требовали, чтобы это делали прихожане, как на основании религиозной доктрины о назначении священников, так и потому, что пресвитерианизм частных патронов, претендовавших на право назначать священников, часто вызывал сомнения.

Даже английские нонконформисты, посетившие Шотландию, были удивлены и смущены смелостью церкви в ее обращении с «вельможами». Каковы бы ни были ее другие ошибки, церковь Джона Нокса побудила угнетенный народ Шотландии взглянуть в лицо его феодальным хозяевам.

Положение приверженцев епископальной церкви в начале XVIII века было наиболее ненормальным. Их богослужения, доктрины, организация и дисциплина мало отличались от порядков пресвитерианской церкви. Однако наибольшее озлобление вызывало различие между двумя видами причастия, потому что различие церквей соответствовало политическому расхождению между вигами и якобитами, за которым лежало два поколения вражды и обид, нанесенных и вспоминаемых обеими сторонами.

Положение епископалов Шотландии были одновременно и лучше и хуже, чем у нонконформистов Англии. С одной стороны, до 1712 года не было какого-нибудь закона о веротерпимости, чтобы узаконить их богослужение. С другой стороны, более 1/6 приходских церквей было еще занято их священниками. В Абердиншире, в горных областях, и вдоль их восточных границ пресвитерианские священники, когда они появлялись в обществе, могли подвергнуться нападению толпы, столь же дикой, как и та, которая «проследовала» епископальных викариев юго-запада. Когда в 1704 году пресвитерианский священник должен был вступить в должность в Дингуолле, он был остановлен, избит и прогнан прочь толпой мужчин и женщин, кричавших: «Король Вилли мертв, а наш король жив»!

Народные чувства, нашедшие такое выражение на северо-востоке, возникли не столько из-за религиозных разногласий, сколькоиз-за политической вражды и личной привязанности к старым и испытанным пасторам. В Шотландии в 1707 году существовало еще 165 (из 900) приходов, где священники оставались верными епископальной церкви. Но значительное большинство епископального духовенства было во время революции лишено сана. В царствование Анны они жили достаточно скверно; наиболее счастливые – в качестве капелланов в некоторых знатных домах, большинство других – на милостыню, собираемую с их единоверцев вШотландии или с английского духовенства, которое считало их мучениками за общее дело.

Вера в колдовство уже настолько ослабела среди высших слоев английского общества, что преследование колдунов на основе закона и вследствие народного суеверия уже не разрешалось в стране, которая тогда управлялась в соответствии с идеями ее образованного класса. В Шотландии то же явление повторилось лишь поколение или два спустя. В начале XVIII века часть высшего класса уже сомневалась в возможности частого дьявольского вмешательства, но народный и клерикальный фанатизм был еще очень силен. При королеве Анне в Шотландии было казнено много женщин, заподозренных в ведовстве, а еще больше было изгнано из королевства. В последний раз на нашем острове «ведьмы» были подвергнуты смертной казни в глухих местах далекого Сазерлендшира в царствование Георга I. В 1736 году закон о смертной казни за колдовство был отменен для Великобритании вестминстерским парламентом. Прошло еще одно поколение, и ведьмы, и «большой черный дьявол» стали для Бёрнса и его друзей-фермеров предметом скорее насмешек, чем страха, хотя пресвитериане более строгого нрава продолжали рассматривать неверие в колдовство как атеизм и как вызов, бросаемый Священному Писанию.

Пресвитерианская церковь не была источником и началом народных суеверий. Одни из них она поощряла, а другие отвергала. Корни всех суеверий уходили глубоко в папистские, в языческие, в первобытные инстинкты и обычаи, еще сильные в стране гор, болот и непокоренной природы, среди населения, которое даже в Южной Шотландии было главным образом кельтским по происхождению и жило в условиях, в общем мало изменившихся со времен отдаленного прошлого. Возвращаясь домой в полночь и пробираясь вброд, человек все еще слышал водяного, шумящего в речном потоке. Феи еще скрывались среди боярышника лесистых долин и были известны тем, кто приходил туда умилостивить их обрядами, чтобы они не убивали скот в хлеву или не похищали детей из колыбели. К северу от реки Тей люди по традиции все еще зажигали в ночь на 1 мая праздничные костры на холмах и танцевали вокруг них. Урожай и скот охранялись многочисленными и разнообразными местными способами умилостивления, из которых некоторые относились к самым ранним временам земледелия и скотоводства.