— Простая хитрость, — делает вывод лейтенант Толбот, — на службе гения.

— Кук — мой самый главный герой, — заявляет Рен, — и образец для подражания.

Слово Рена «мой» раздражает Пенгалигона, как маленькое зернышко, застрявшее между зубами.

Чигуин наполняет капитанскую чашку: капля попадает на скатерть с любовно вышитыми на ней незабудками. «Не время сейчас, — думает вдовец, — для воспоминаний о Мередит».

— Итак, господа — переходим к дневным делам и нашим голландским гостям.

— Ван Клиф, — докладывает Хоувелл, — провел ночь в своей камере, ни с кем не общаясь.

— Разве что спросил, — ухмыляется Катлип, — почему ему на ужин подали вареную веревку.

— Новость о банкротстве ОИК, — спрашивает капитан, — сделала его более сговорчивым?

Хоувелл качает головой:

— Признание слабости, возможно, уже слабость.

— А Фишер, — рассказывает Рен, — этот негодяй, провел весь вечер в каюте, несмотря на наши приглашения присоединиться к нам в кают — компании.

— Какие отношения у Фишера с его бывшим директором Сниткером?

— Они ведут себя как два незнакомца, — отвечает Хоувелл. — Сниткер отходит от простуды этим утром. Он хочет, чтобы ван Клифа отдали под трибунал за, если позволите, «избиение друга королевского двора».

— Меня тошнит, — говорит Пенгалигон, — буквально тошнит от этого самовлюбленного фата.

— Я соглашусь с вами, капитан, — вступает Рен, — что пользы от Сниткера больше никакой.

— Нам нужен достойный лидер, чтобы завоевать сердца голландцев, — говорит капитан, — и… — наверху трижды бьют склянки, — …посол, способный убедить японцев вступить с нами в переговоры.

— Я голосую за заместителя директора Фишера, — заявляет майор Катлип, — как за более сговорчивого.

— Директор ван Клиф, — возражает Хоувелл, — и есть их настоящий лидер.

— Давайте побеседуем, — предлагает Пенгалигон, стряхивая крошки, — с обоими кандидатами.

— Господин ван Клиф, — Пенгалигон стоит, пряча гримасу боли, вынужденной улыбкой. — Я надеюсь, вы хорошо спали?

Ван Клиф накладывает себе густую овсянку, апельсиновый мармелад и обильно посыпает сахаром, прежде чем ответить на перевод Хоувелла.

— Он говорит, что вы можете пугать его, как вам будет угодно, сэр, но на Дэдзиме нет даже медного гвоздя, который вы могли бы украсть.

Пенгалигон пропускает ответ мимо ушей.

— Я рад, что аппетит у него не пропал.

Хоувелл переводит, ван Клиф отвечает с полным ртом.

— Он спрашивает, сэр, что мы решили делать с нашими заложниками?

— Скажите ему: мы считаем его не заложником, а гостем.

Ответ ван Клифа сопровождается вылетающей изо рта овсянкой: «Ха!»

— Спросите, что он может сказать о банкротстве Ост — Индской компании?

Ван Клиф наливает себе кофе, слушая Хоувелла, и пожимает плечами.

— Скажите ему, что Английская Ост — Индская компания желает торговать с Японией.

Ван Клиф отвечает, посыпая овсянку изюмом.

— Он спрашивает, сэр: «Зачем же тогда потребовалось привозить Сниткера?»

«Да, он не новичок в таких делах, — думает Пенгалигон, — но и я тоже».

— Мы ищем человека, знающего Японию, чтобы он представлял наши интересы.

Ван Клиф слушает, кивает, размешивает сахар в кофе и говорит: «Nee».

— Спросите, слышал ли он что‑нибудь о Меморандуме его монарха — в-изгнании[99], приказывающем голландским официальным лицам на заморских территориях передать все государственные активы на хранение Британии?

Ван Клиф слушает, кивает, встает и задирает свою рубашку, показывая глубокий, длинный шрам.

Он садится, ломает рогалик пополам и ровным, спокойным голосом объясняет Хоувеллу, что к чему.

— Господин ван Клиф говорит, что получил эту рану от рук шотландских и швейцарских наемников, нанятых тем самым монархом — в-изгнании. Они же залили в горло его отца кипящее масло. Будучи представителем Батавской Республики, он просит нас избавить его слух от упоминания «слабовольного тирана» и «хранения Британией» и говорит, что этот меморандум годится лишь для нужника, более незачем.

— Очевидно, сэр, — объявляет Рен, — мы имеем дело с неисправимым якобинцем.

— Скажите ему, что мы бы предпочли добиться нашей цели дипломатическими средствами, но…

Ван Клиф принюхивается к квашеной капусте и отстраняется, как от кипящей серы.

— …если они не дадут результата, мы захватим факторию силой, и все потерянные японские и голландские человеческие жизни будут на его совести.

Ван Клиф допивает кофе, поворачивается к Пенгалигону и настаивает, чтобы Хоувелл перевел его ответ слово в слово, не упуская ничего.

— Он говорит, капитан, что Дэдзима — японская территория, сданная в аренду Компании, что бы там ни рассказывал вам Сниткер. Она — не голландская собственность. Он говорит, если мы попытаемся захватить Дэдзиму, то японцы будут ее защищать.

Он говорит, что наши морпехи успеют выстрелить только раз, как их тут же всех положат.

Он настоятельно просит нас, чтобы мы не стали так разбрасываться нашими жизнями, ради наших семей.

— Этот человек хочет нас запугать, — восклицает Катлип.

— Скорее, — подозревает Пенгалигон, — он просто набивает себе цену.

Но ван Клиф делает последнее заявление и встает.

— Он благодарит за завтрак, капитан, и говорит, что Мельхиор ван Клиф не продается ни одному монарху. Петер Фишер, при этом, будет только рад выслужиться перед вами.

— Мое уважение к пруссакам, — говорит Пенгалигон, — уходит корнями в мои гардемаринские дни…

Хоувелл переводит: Петер Фишер кивает, еще не до конца веря в этот удивительный поворот судьбы.

— На борту корабля его королевского величества «Дерзкого» был уроженец Брунсвика — офицер по фамилии Плиснер.

Фишер поправляет произношение: «Плесснер», и добавляет фразу.

— Директор Фишер, — переводит Хоувелл, — также уроженец Брунсвика.

— Это действительно так? — на лице Пенгалигона читается удивление. — Вы из Брунсвика?

Петер Фишер кивает, говорит: «Ja, ja», — и допивает кружку пива.

Коротким взглядом Пенгалигон приказывает Чигуину долить пива Фишеру и следить, чтобы его кружка не пустовала.