— Нет, достопочтенный Фест, — возразил апостол учтиво. — Я не безумствую, но говорю слова истины и здравого смысла.

Затем он снова обратился к Агриппе как к царю иудеев, с вопросом, верит ли тот в пророков своей нации. Однако Агриппа был слишком хитер, чтобы делать вслух серьезные заявления. Он с улыбкой парировал вопрос Павла:

— Ты немного не убеждаешь меня сделаться христианином.

Так выглядит его реплика в «Авторизованной версии». Однако в оригинале речи царя туманны, и вряд ли нам удастся установить их точное значение. Доктор Моффат переводит это место следующим образом: «Если так будет продолжаться, ты вскоре решишь, что сделал из меня христианина».

И тут Павел буквально взорвался речью — со всей страстью, на какую способен:

— Молил бы я Бога, чтобы мало ли, много ли, не только ты, но и все слушающие меня сегодня сделались такими, как я, — и затем, понизив голос, добавил: — Кроме уз.

На сем допрос был окончен. Царь и прокуратор поднялись и вышли из зала, на ходу говоря, что нет причин удерживать Павла в узах.

— Можно было бы освободить этого человека, — заметил Агриппа, — если бы он не потребовал суда у цезаря.

Однако требование Павла было зафиксировано и посему требовало исполнения. Начались приготовления к отправке его в Италию. Павел должен был плыть туда в сопровождении Луки и под охраной центуриона по имени Юлий из когорты Августа.

9

В Хайфе мне посчастливилось сесть на круизный лайнер «Летиция», который набирал пассажиров — кто-то в был в Уре у халдеев — и затем направлялся прямиком на Мальту и в Неаполь.

«Летиция» стояла на рейде в Хайфской бухте, являя собой фрагмент Глазго. Громкие голоса матросов навеяли на меня воспоминания о людной Сокихолл-стрит и субботних футбольных матчах. Ни один корабль в моей жизни не доставлял мне такого удовольствия. Как я завидовал тем путешественникам, которые посещают интересные уголки мира — сегодня утром Афины, завтра Коринф, еще через несколько дней Кипр — и при том имеют возможность каждую ночь проводить в Глазго!

На палубе я познакомился с одним из пассажиров, который поведал мне крайне интересную и поучительную историю. Он занимал значительный пост в палестинском правительстве и по долгу службы часто общался с местными жителями.

— Многие друзы в Ливане, — рассказывал он, — производят впечатление совершенно диких людей. Тем удивительнее, когда они заговаривают на ломаном английском. Некоторые из этих кочевников умудрились побывать в Штатах и заработать небольшие деньги. Затем они вернулись домой, чтобы до конца жизни хвастать перед соплеменниками невероятными историями, привезенными из-за океана.

Я знал одного друза, который просто обожал рассказывать истории о Соединенных Штатах. Вот вам образец тех баек, которые он травит, сидя у костра и попивая любимый кофе. «Соединенные Штаты — это очень большая страна, в которой полным-полно людей и автомобилей. Народ там поклоняется великому вождю по имени Джордж Вашингтон. Когда этот человек родился, у его колыбели собрались все добрые джинны — чтобы одарить его всяческими талантами и добродетелями. Все они по очереди склонялись над младенцем и шептали благословения. Но один злой джинн воспользовался случаем и изрядно навредил бедному Джорджу Вашингтону — лишил его возможности лгать. Вот так и получилось, мои дорогие братья, что этот Джордж Вашингтон вынужден был всю жизнь говорить только правду».

Утром в поле нашего зрения показался южный берег Крита. На протяжении нескольких часов остров с неподвижными золотистыми облаками, окутывающими верхушки гор, маячил у нас по правому борту. Мы находились так близко, что можно было разглядеть солнечные узоры на зеленой и горчично-желтой почве, крутые склоны гор и глубокие лощины с протекавшими по дну голубыми ручьями.

Где-то посередине береговой линии, в нескольких милях к востоку от выдающегося мыса Литинас, я разглядел в бинокль темные бухточки, прятавшиеся среди холмов. Вход в них перегораживали один или два маленьких островка. Среди этих заливчиков прятался порт под названием Кали Лимнионес (что в Деяниях переводится как Хорошие Пристани), в котором останавливался корабль Павла перед тем, как потерпеть кораблекрушение на Мальте.

Пока я наблюдал за пенистым прибоем у берегов Крита, мне пришло в голову, что любовь к морю — современное чувство. Такие строки, как у Джона Мейсфилда:

И все, что нужно мне — корабль надежный

И путеводная звезда,

вряд ли нашли бы отклик в душе наших древних предков. Подозреваю, что даже знаменитые аргонавты почувствовали бы приступ дурноты при звуках знаменитого морского марша «Жизнь на океанских волнах». В античную эпоху люди слишком были заняты тем, чтобы обезопасить себя и свои города от морских опасностей, чтобы любоваться морскими пейзажами, которые очаровывают наших современников.

Израильтяне ненавидели море и не скрывали своей неприязни. Морская стихия представлялась им монстром, противостоящим Божьей воле. В Ветхом Завете мы находим немало негативных сравнений, связанных с морем: например, нечестивцы сравниваются с «бушующими волнами», и это не единственный пример.

Что касается древних греков, они если и любили море, то хорошо скрывали свои чувства. Лично я не припомню каких-либо сентиментальных высказываний в отношении морской стихии. Римляне, со своей стороны, во весь голос заявляли об антипатии к океану и к кораблям. Сохранившиеся помпейские фрески наглядно демонстрируют отношение римлян к морю. Морю не полагалось быть грубым, безрадостным, пустынным.

Лукреций даже плавник, выброшенный на берег, рассматривал как предостережение простым смертным о готовящихся «каверзах моря». Овидий утверждал, что безопасность возможна лишь на суше. После своего изгнания он часто прибегал к метафорам, связанным с кораблекрушением, а его отношение к морю становилось все более унылым и неприязненным. Гораций, который также не скрывал своей ненависти к морю, утверждал, что лишь алчность или бедность могут подвигнуть здравомыслящего человека на морское путешествие. Цицерон, который много путешествовал морем, но всегда держался вблизи берега, жаловался, что на корабле его всегда одолевают болезни и скука. И, смею заметить, это далеко не полный список морененавистников.

Несложно понять, почему в древности люди не любили и боялись водной стихии. Их корабли, как правило, были маленькими и ненадежными. Маяки на берегу в то время представляли большую редкость. У мореходов не было компасов. И если судно отошло далеко от берега, а небо оказывалось затянутым облаками, легко было затеряться на морских просторах. Большую опасность представляли рифы, которые обычно не отмечались на картах. В таких условиях можно было попасть в беду даже в дневное время, что уж говорить о темных беззвездных ночах. И тем не менее, несмотря на все эти сложности, несмотря на явную нелюбовь к морю, наши предки были великими мореходами.

Поездка Павла в Рим являет собой живую иллюстрацию всех опасностей, которым в то время подвергались путники, избравшие столь ненадежный способ путешествия. Описание этого эпизода — одно из самых ярких и достоверных во всем тексте Деяний. Лука, являвшийся очевидцем описываемых событий, не пожалел красок. Его отчет о маневрах судна и последовавшем кораблекрушении на Мальте претендует на роль самого красноречивого и правдивого рассказа в классической литературе. Эта глава Нового Завета всегда трогала сердца моряков, которые могли по достоинству оценить не только эмоциональность автора, но и приводимые им технические подробности. Известно, что адмирал Нельсон перечитывал двадцать седьмую главу Деяний в то утро, когда должна была состояться битва за Копенгаген.