скорее остановить продвижение Ирана к созданию атомного оружия, чтобы выиграть время для заключения всеобъемлющего соглашения. На первом этапе мы хотели добиться приостановки иранской ядерной программы по всем направлениям в обмен на отказ от введения новых ядерных санкций. Кроме того, мы собирались добиться от Ирана отказа от некоторых направлений ядерной программы – прежде всего от производства высокообогащенного (20 %) урана – в обмен на частичное ослабление санкций. Мы также намеревались ввести на этом этапе самые строгие процедуры проверки по всей производственной цепочке – от урановых рудников и мощностей по обогащению ядерного сырья до производства центрифуг и хранения готовой продукции. Это помогло бы разработать процедуру проверок в рамках долгосрочных обязательств Ирана, предусмотренных будущим всеобъемлющим соглашением.

Незадолго до того, как мы вновь отправились в Оман, президент собрал нас, чтобы дать последние инструкции. На совещании также присутствовали вице-президент Байден, госсекретарь Керри и Сьюзан Райс, которая недавно сменила Тома Донилона на посту помощника президента по национальной безопасности, а также несколько чиновников, допущенных в узкий круг людей, информированных о секретном канале. Все они уже знали детали ядерной проблемы и нашего подхода. Способность президента на лету схватывать сложные технические подробности поражала – как и умение Джона Керри в нужный момент продемонстрировать свои знания.

Выходя из Зала оперативных совещаний после закрытия совещания, президент помахал нам с Джейком рукой.

– Ребята, вы знаете, что делать, – сказал он. – Я вам верю. Смотрите же, не подкачайте!

Он сказал это с улыбкой, но мы не могли решить, чувствовать ли себя польщенными его доверием, беспокоиться о его предупреждении или и то и другое вместе. Бывают моменты, когда кажется, что лучше действовать в соответствии с четкими инструкциями, напечатанными на 14 страницах через один интервал.

На этот раз иранскую делегацию возглавляли два заместителя министра иностранных дел – Маджид Тахт-Раванчи и Аббас Арагчи. Как и Зариф, оба получили ученые степени на Западе: Тахт-Раванчи – в Канзасском университете в США, а Арагчи – в Кентском университете в Соединенном Королевстве. Оба были суровыми иранскими патриотами, скептически относились к поддержанию деловых отношений с американцами и жестко отстаивали свои позиции. Но, как оказалось, они также умели проявлять гибкость и решать проблемы творчески. За долгие часы, пока продолжались наши беседы, мы испытали весь спектр эмоций, пытаясь найти приемлемые решения, – мы даже иногда стучали кулаком по столу, выходили из комнаты и даже шутили над своим затруднительным положением. Хотя доверие в отношениях между американцами и иранцами всегда было дефицитным товаром, я проникся серьезным профессиональным уважением к Тахт-Раванчи и Арагчи. Однако я опасался проявлять его открыто, боясь повредить их карьере.

Тахт-Раванчи и Арагчи были профессиональными дипломатами, а не идеологами, но это не значит, что они не были глубоко преданы Ирану, не гордились революцией и не были полны решимости продемонстрировать способность отстаивать свои позиции на дипломатической арене. Они часто ссылались на трудности, с которым сталкивались у себя дома, а иногда доверительно рассказывали, что Верховный руководитель только и ждет, чтобы сказать «А я вам говорил», и доказать, что американцам нельзя доверять и что Обама так же заинтересован в смене режима, как и Джордж Буш – младший.

С самого начала атмосфера сентябрьского раунда переговоров сильно отличалась от атмосферы мартовской встречи. Она была более свободной и раскованной. Переговоры велись на английском без переводчика, что намного облегчало обсуждение и придавало ему неформальный характер. Тахт-Раванчи и Арагчи общались с нами без напряжения. Они старались соблюдать осторожность и не нарушать полученных ими инструкций, но не стеснялись снова и снова возвращаться к обсуждаемым вопросам как на официальных пленарных заседаниях, так и в беседах в узком составе. В первый же день они согласились, что процесс, включающий два этапа, – самое удачное решение. Мы обсудили структуру всеобъемлющего соглашения в целом, но быстро пришли к согласию, что на первом этапе не стоит выходить за рамки обсуждения общих принципов, иначе процесс застопорится. Бóльшую часть времени мы посвятили вопросу о том, чтó необходимо сделать для разработки промежуточного временного соглашения сроком на полгода. Иранцы хорошо усвоили то, о чем мы говорили с Хаджи. Хотя они регулярно возвращались к проблеме «права» на обогащение ядерного сырья, в целом они принимали нашу позицию и не зацикливались на этом пункте – по крайней мере на данном этапе.

Вскоре сложился и формат переговоров по секретному каналу. Мы начинали с пленарного заседания, на котором присутствовало по пять представителей обеих стран, а затем переходили к беседам в узком составе, иногда с глазу на глаз. Тахт-Раванчи и Арагчи чаще всего беседовали со мной и Джейком, а наши коллеги подробно обсуждали множество деталей, касающихся предлагаемых нами ограничений и мер контроля, а также ослабления санкций, которые больше всего заботили иранцев.

Самая сложная задача, стоящая перед нами, заключалась в том, чтобы не обмануть ожиданий иранцев относительно степени предлагаемого нами ослабления санкций на срок действия временного соглашения. Мы полагали, что лучшим инструментом частичного ослабления санкций было бы размораживание иранских нефтяных доходов, поступавших на счета в иностранных банках в объеме примерно $18 млрд за полгода. Размораживание части этих активов позволило бы нам сохранить полную архитектуру санкций и рычаги влияния, которые могли понадобиться позже на переговорах по всеобъемлющему соглашению. Неудивительно, что на вопрос о том, чтó считать «частичным» ослаблением санкций, иранцы смотрели несколько иначе, чем мы. Они упорно настаивали на размораживании всех $18 млрд в обмен на принятие ими ограничений на ядерную программу сроком на полгода. Мы, однако, сразу оговорились, что речь может идти лишь о сумме, не превышающей примерно $4 млрд.

Другая проблема была связана с озабоченностью иранцев тем, до какой степени они могут верить обещанию администрации США в течение полугода не вводить новые санкции, учитывая позицию Конгресса. Их беспокойство нельзя было назвать необоснованным. Мы подробно объясняли, как работает наша политическая система и почему мы уверены, что администрация выполнит свое обязательство, если Иран пойдет на серьезные ограничения ядерной программы в соответствии с обсуждаемыми требованиями. Но иранцев не убеждали наши объяснения – как, впрочем, и нас, учитывая некоторую неустойчивость американской политики.

– Лучшее, что мы можем сделать, – сказал я Арагчи, – заключить серьезное всеобъемлющее соглашение и затем строго соблюдать его.

Через несколько лет оказалось, что это были пустые слова.

После этого раунда переговоров стало ясно, что впереди нас ждет долгая и утомительная работа. Однако мы уже видели, что начали понимать друг друга. В ответ на не слишком значительное ослабление санкций мы могли добиться замораживания иранской ядерной программы и полного закрытия отдельных ее направлений. Рухани и Зариф, видимо, хотели показать критикам у себя дома, что способны быстро добиться прогресса и ослабления санкций. Мы информировали