Да, она нанесла ему, своему мужу, непоправимый вред, его трон опасно пошатнулся – еще опаснее, чем в истории с Томасом. И казалось, Алиенора делает это специально, чтобы уничтожить его. Но сейчас Генрих видел перед собой только женщину, родившую ему сына, теперь навеки потерянного, видел единственного человека, по-настоящему знавшего, как страдает его душа. А когда Генрих наконец встретился с Алиенорой после десятилетней разлуки, в нем вместе с жалостью и потребностью в утешении шевельнулись остатки того чувства, которое он считал давно умершим и похороненным – жестоко убитым ее неверностью.

Алиенора все еще была красива. Генрих произвел быстрый подсчет. Шестьдесят один? Невероятно! Но ведь она на одиннадцать лет старше его. Высокая, держится с достоинством в своих траурных одеяниях, тонкое, как паутинка, головное покрывало ниспадает с черного чепца, удлиненное лицо обрамлено такого же цвета барбетом[76], завязанным под подбородком. Взгляд чистый, чуть вопрошающий, кожа гладкая и белая как мрамор, уголки губ все еще скорбно опущены. Но больше всего поразило короля выражение лица Алиеноры: в нем была какая-то новая безмятежность, обещание тяжелым трудом приобретенной мудрости в глазах и неуловимое излучение душевного покоя. Генриху вдруг пришло в голову, что эта женщина, вероятно, больше не является для него угрозой.

– Миледи, – наконец произнес он, – добро пожаловать. Надеюсь, путешествие прошло благополучно.

– Замечательно, – ответила Алиенора. – Не могу тебе передать, как это прекрасно – снова вернуться в мир, наслаждаться свежим воздухом.

Она что, снова поддевает его? Генрих строго посмотрел на жену, но, не увидев никакого ехидства, решил, что слова ее идут от сердца… Что ж, вполне может быть.

– Прошу, садись, – сказал Генри, отодвигая ближайший из двух резных стульев, стоявших по двум концам стола. Стол был накрыт: хлеб, рыба, дичь, фруктовый пирог и хорошее сладкое анжуйское вино, но Генрих, кажется, ни к чему не прикоснулся. – Ты голодна? Ела? – спросил он.

– Я бы выпила немного вина, – ответила Алиенора.

На еду она смотреть не могла. Все мысли были о том, что она здесь с Генри, ее мужем, после такой долгой разлуки и что он, как и прежде, имеет власть над ней.

Генрих налил жене вина, пододвинул ближе к ней свой стул и сел.

– Не хочу кричать через стол, – пошутил он, чуть снимая напряжение. – Ну, я думаю, ты спрашиваешь себя, почему я позвал тебя сюда.

– Я была немного удивлена, когда получила приглашение, – ответила Алиенора. – Генри, прошу тебя… Я должна спросить, прежде чем мы пойдем дальше. Мне сказали, что я больше не заключенная. Это означает, что я прощена?

Генрих ошеломленно посмотрел на нее, потом с трудом сглотнул ком в горле.

– Да, – хриплым голосом сказал он. – При условии, что ты снова не сделаешь этого.

– Можешь не сомневаться, – беззаботным тоном заверила Алиенора. – Вряд ли я буду рисковать своей свободой. Не хочу, чтобы ты запер меня еще на десять лет. Мой конец уже не за горами, и я ценю оставшееся время.

– Я рад твоим заверениям, – с подобием иронической улыбки ответил Генри.

«Что же это было? – спрашивала она себя. – Причина раздрая, долгое заключение, разрыв нашего брака, – со всем этим мы покончили всего несколькими словами? Я прощена? – „Да, пока ты снова не сделаешь этого“. – Нет, не сделаю».

И все же, что дальше? О чем они будут говорить? Должна ли она в обвинительных подробностях описать все невзгоды, пережитые ею? У Генри, вероятно, есть некоторое представление о том, к чему он ее приговорил. Должны ли они снова вернуться к ужасному конфликту между ними, выкопать его, давно захороненного, из могилы? Какой в этом смысл? Только настоящее и будущее имели значение. Надо двигаться вперед. Если они начнут пережевывать роковые ошибки прошлого, потерянное доверие, то наверняка быстро уничтожат друг друга.

– Ты хотел сказать, почему послал за мной, – решительно произнесла Алиенора, взяв кубок с вином.

– Да-да, – ответил Генрих, явно чувствуя облегчение оттого, что возвращается на безопасную почву. – Это связано с некоторыми землями Нормандии. Этот молодой лис Филип утверждает, что они были приданым его сестры Маргариты. И конечно, хочет наложить на них свои жадные руки, но я напомнил ему о том, что эти земли принадлежали тебе, а ты переписала их Молодому Генриху только на срок его жизни, по окончании которой земли должны быть возвращены тебе.

При упоминании умершего сына лицо его напряглось. На мгновение маска спбла, и Алиеноре стало ясно, что Генри тяжело переживает смерть сына… Как и она. Но королева еще не чувствовала себя готовой говорить об их общем горе. Ей пока хватало и других проблем.

– Да, я полагаю, эти владения должны быть возвращены мне, – сказала Алиенора. – Боюсь, я давно не в курсе того, как обстоят мои дела с собственностью и финансами.

– Это к делу не относится, – нетерпеливо прервал ее Генрих. – Важно, чтобы я сохранил те земли, которые принадлежат мне по праву, как твоему мужу. Молодой Филип опасен. У него грандиозные идеи о том, как нарастить мощь Франции. Он присматривается к моей империи. Если Филип завладеет этими землями, в Нормандии появятся французские войска и… Ну, остальное сама можешь себе представить. У меня и без того немало проблем – попробуй удержи все эти земли.

– Я тебя поняла, – ответила Алиенора. – Безрассудно отдавать Филипу то, что он хочет. Так чем я могу помочь?

Генрих с восхищением посмотрел на жену. Она и в самом деле готова и желает сотрудничать с ним после долгих лет, когда между ними были раздрай, борьба, ссоры и еще что похуже. Алиенора не могла поверить, что они сидят здесь и говорят о политике, как в прежние дни… их ранние дни совместной жизни. Это одна из лучших сторон ее вновь обретенной свободы – находиться в центре событий.

– Я хочу, чтобы ты посетила эти земли – одну за другой, – заявил Генрих. – Хочу, чтобы все выглядело так, будто ты утверждаешь свои права на них. Будь дружелюбна с местными сеньорами, раздавай им хартии и привилегии, делай пожертвования церквям, основывай рынки. Да ты и сама знаешь, чем можно завоевать сердца.

– Ты хочешь, чтобы я занялась всем этим? – изумленно спросила Алиенора. – Я, которая только что была твоей пленницей? Ты доверяешь мне это?

– Никто другой этого не сделает, – усмехнулся Генрих, и тут маска упала с его лица, и Алиенора увидела озабоченное выражение, взгляд, полный такой боли, что у нее чуть не разорвалось сердце.

Король нерешительно протянул к ней руку. На его лице застыло мучительное выражение.

– Помоги мне, Алиенора, – пробормотал он сдавленным голосом. Она без колебаний поднялась и схватила протянутую руку, прижала ее к губам. Соленые слезы жены оросили пальцы Генри, и потребность Алиеноры в том, чтобы быть утешенной, снова закипела в ней. – Я вызвал тебя не для того, чтобы говорить о Нормандии, Алиенора, – выдохнул Генри. – Я вызвал тебя, потому что больше нет никого, к кому я мог бы обратиться, никого, кто любил бы его так, как я. – И с этими словами король обхватил жену за талию, уткнулся головой в ее живот и зарыдал, как ребенок.