Его сосед Редер ушел с политической сцены вовремя и уберегся от таких милостей Гитлера, которые здесь, в Нюрнберге, причиняют так много неприятностей.

Впрочем, Дениц хочет думать, что всем присутствующим в зале суда ясно, почему это именно на него пал выбор, почему коченеющая рука диктатора вывела в завещании имя гросс-адмирала, а не кого-нибудь другого. Но на всякий случай он втолковывает доктору Келли, когда тот заходит к нему в камеру:

— Я стал преемником Гитлера потому, что все другие возможные кандидаты были либо мертвы, либо в опале. И я являлся единственным честным человеком…

Конечно, такое можно было сказать только в тиши тюремной камеры. Заявить то же самое в зале суда более чем рискованно. Соседи по скамье подсудимых совсем не склонны были признавать монополии Деница на «честность».

А зачем, собственно, Дениц так старался внушить своему собеседнику, что честность оказалась главным критерием, когда фюрер принимал решение о своем наместнике? Не подумал гросс-адмирал, насколько трудно будет понять, почему Гитлеру понадобилось подбирать на свое место человека, обремененного столь непопулярным в «третьей империи» качеством. Завещание-то Гитлера полностью оглашалось в зале суда, и Дениц имел возможность еще раз убедиться, что сходящий в могилу диктатор требовал от остающихся в живых продолжать делать то же самое, чего он требовал от них на протяжении двенадцати предшествовавших лет. В подобной ситуации преемник фюрера вовсе не нуждался в большей честности, чем сам фюрер. Но Келли ничего не спрашивал, ничего не сопоставлял. Он лишь записывал, и Дениц верил, что все это будет подано в задуманной доктором книге в той форме, в какой он излагает сам. Дениц не имел основания считать тюремного психиатра нелояльным человеком.

В течение всего процесса гросс-адмирал пытался создать впечатление, что он возмущается поведением других подсудимых. Ему не нравилось, что эти люди, действительно стоявшие у кормила власти, теперь стараются уйти в тень и, более того, бросить тень на него. Это свое возмущение он опять-таки высказывает не в зале суда (там всегда можно схлопотать нечто неожиданное от соседей), а в тюремной камере. Благо, на этот раз к нему «на огонек» зашел другой тюремный психиатр доктор Джильберт.

— Вы знаете, доктор, — разглагольствует Дениц, — я не выношу людей, которые ведут себя, как флюгер — куда ветер дует. Почему, черт возьми, люди не могут быть честными!

Вот сам он вовсе не собирается отрицать, что у него сложились хорошие отношения с Гитлером. И эти отношения не ухудшались от того, что гросс-адмирал часто не соглашался с фюрером.

В Нюрнберге были оглашены многие документы, свидетельствовавшие о том, как высоко Дениц ценил фюрера.

«Германские мужчины и женщины, солдаты германских вооруженных сил! Наш фюрер, Адольф Гитлер, мертв. Германский народ склоняется в глубочайшей печали и уважении. Он рано осознал ужасающую опасность большевизма и посвятил свою жизнь борьбе против него. Его борьба закончена. Он умер смертью героя в столице Германской империи после того, как провел безошибочно прямую и непоколебимую жизнь».

Дениц не отрицает, что он так говорил в своем выступлении в связи со смертью Гитлера и закончил словами: «Сошел со сцены самый великий герой немецкой истории».

Может быть, Кальтенбруннер стал бы изворачиваться, ссылаться на то, что его речь исказили. Деницу это не пристало. Даже оказавшись на скамье подсудимых, он не в претензии к фюреру. Гросс-адмирал пытается объяснить, почему в этом отношении его положение отличается, скажем, от положения Кейтеля. Фельдмаршала Кейтеля можно понять, когда тот все валит на Гитлера — ведь самые преступные приказы имели под собой подписи и Гитлера и Кейтеля. Совсем иное дело у Деница! Он заявляет гордо и торжественно:

— Я и со мной весь военно-морской флот ничего не знали об уничтожении безоружных людей…

Обвинитель, однако, оглашает еще один любопытный документ. Как к нему отнесется Дениц?

«Люди военно-морского флота! Священная ярость и беспредельный гнев наполняют наши сердца в связи с преступными попытками, которые могли бы стоить жизни нашему любимому фюреру. Провидение хотело обратного, провидение охраняло и защитило нашего фюрера и не оставило наше отечество в его роковой борьбе».

Нетрудно догадаться: это отрывок из речи Деница в связи с покушением на Гитлера 20 июля 1944 года. На процессе автор не рискнул пространно комментировать ее. Лишь через много лет, находясь уже на свободе, он вернется к ней в своих мемуарах.

Мобилизовав все свои способности софиста и оппортуниста, Дениц проводит здесь, как ему кажется, тонкую линию. Он, видите ли, осуждал покушение на Гитлера потому, что был уверен: если бы оно оказалось успешным, дело закончилось бы гражданской войной. Ведь «большинство германского народа продолжало поддерживать Гитлера. Массы не догадывались о фактах, которые были известны участникам движения Сопротивления и которые побудили их действовать».

А как Дениц смотрел на покушение уже после войны? Здесь гросс-адмирал проводит разграничительную линию, по одну сторону которой находился он лично и его репутация, а по другую — участники заговора. Дениц пишет, что флот (и, конечно, его командующий) не ведал о преступной деятельности Гиммлера «или о каких-либо безобразиях многих генералов и старших офицеров восточного фронта». В то же время в Германии нашлись люди, хорошо информированные о чудовищных преступлениях нацистского режима. Это — участники движения Сопротивления, участники заговора против Гитлера. И Карл Дениц с фальшивым пафосом заявляет теперь о них:

«Если немецкие мужчины и женщины по велению совести и с верой в то, что они смогут этим спасти свой народ от гибели, вступили на путь сопротивления и шли этим путем вплоть до государственной измены, я не могу отказать им в моральном оправдании…»

Ныне он понимает и признает моральные мотивы покушавшихся. «Особенно в связи с тем, что им (покушавшимся. — А.П.) были известны масштабы истребления людей гитлеровским правительством». Отталкиваясь от этого признания, гросс-адмирал ставит риторический вопрос, полный такого лицемерия, которое заставило бы покраснеть самого Иуду:

— Как бы я действовал сам, если бы знал об этих преступлениях? И отвечает без колебаний:

— Я уверен, что ни в коем случае не примирился бы с ними и сам восстал против них.

Опять лжет господин гросс-адмирал. Ведь когда Дениц стал преемником Гитлера и перед ним возникла задача сформировать новое правительство Германии, первое, что он сделал, — это избавился от Гиммлера, решительно отказался воспользоваться его услугами. Для него было ясно, что кровавый палач не придаст респектабельности его кабинету министров. Читатель помнит признание Деница в том, что перед встречей с Гиммлером он мобилизовал всю свою охрану и на всякий случай «положил браунинг на письменный стол, с тем чтобы в