— Ах, какой ужас! — сказала, со двора возвративись, иззябшаяи испуганная Соня. — Я думаю, вся Москва сгорит, ужасное зарево! Наташа,посмотри теперь, отсюда из окошка видно, — сказала она сестре, видимо, желаячем-нибудь развлечь ее. Но Наташа посмотрела на нее, как бы не понимая того,что у ней спрашивали, и опять уставилась глазами в угол печи. Наташа находиласьв этом состоянии столбняка с нынешнего утра, с того самого времени, как Соня, кудивлению и досаде графини, непонятно для чего, нашла нужным объявить Наташе оране князя Андрея и о его присутствии с ними в поезде. Графиня рассердилась наСоню, как она редко сердилась. Соня плакала и просила прощенья и теперь, как быстараясь загладить свою вину, не переставая ухаживала за сестрой.

— Посмотри, Наташа, как ужасно горит, — сказала Соня.

— Что горит? — спросила Наташа. — Ах, да, Москва.

И как бы для того, чтобы не обидеть Сони отказом иотделаться от нее, она подвинула голову к окну, поглядела так, что, очевидно,не могла ничего видеть, и опять села в свое прежнее положение.

— Да ты не видела?

— Нет, право, я видела, — умоляющим о спокойствии голосомсказала она.

И графине и Соне понятно было, что Москва, пожар Москвы, чтобы то ни было, конечно, не могло иметь значения для Наташи.

Граф опять пошел за перегородку и лег. Графиня подошла кНаташе, дотронулась перевернутой рукой до ее головы, как это она делала, когдадочь ее бывала больна, потом дотронулась до ее лба губами, как бы для того,чтобы узнать, есть ли жар, и поцеловала ее.

— Ты озябла. Ты вся дрожишь. Ты бы ложилась, — сказала она.

— Ложиться? Да, хорошо, я лягу. Я сейчас лягу, — сказалаНаташа.

С тех пор как Наташе в нынешнее утро сказали о том, чтокнязь Андрей тяжело ранен и едет с ними, она только в первую минуту многоспрашивала о том, куда? как? опасно ли он ранен? и можно ли ей видеть его? Нопосле того как ей сказали, что видеть его ей нельзя, что он ранен тяжело, ночто жизнь его не в опасности, она, очевидно, не поверив тому, что ей говорили,но убедившись, что сколько бы она ни говорила, ей будут отвечать одно и то же,перестала спрашивать и говорить. Всю дорогу с большими глазами, которые такзнала и которых выражения так боялась графиня, Наташа сидела неподвижно в углукареты и так же сидела теперь на лавке, на которую села. Что-то она задумывала,что-то она решала или уже решила в своем уме теперь, — это знала графиня, ночто это такое было, она не знала, и это-то страшило и мучило ее.

— Наташа, разденься, голубушка, ложись на мою постель.(Только графине одной была постелена постель на кровати; m-me Schoss и обебарышни должны были спать на полу на сене.)

— Нет, мама, я лягу тут, на полу, — сердито сказала Наташа,подошла к окну и отворила его. Стон адъютанта из открытого окна послышалсяявственнее. Она высунула голову в сырой воздух ночи, и графиня видела, кактонкие плечи ее тряслись от рыданий и бились о раму. Наташа знала, что стоналне князь Андрей. Она знала, что князь Андрей лежал в той же связи, где онибыли, в другой избе через сени; но этот страшный неумолкавший стон заставилзарыдать ее. Графиня переглянулась с Соней.

— Ложись, голубушка, ложись, мой дружок, — сказала графиня,слегка дотрогиваясь рукой до плеча Наташи. — Ну, ложись же.

— Ах, да… Я сейчас, сейчас лягу, — сказала Наташа, поспешнораздеваясь и обрывая завязки юбок. Скинув платье и надев кофту, она, подвернувноги, села на приготовленную на полу постель и, перекинув через плечо напередсвою недлинную тонкую косу, стала переплетать ее. Тонкие длинные привычныепальцы быстро, ловко разбирали, плели, завязывали косу. Голова Наташи привычнымжестом поворачивалась то в одну, то в другую сторону, но глаза, лихорадочнооткрытые, неподвижно смотрели прямо. Когда ночной костюм был окончен, Наташатихо опустилась на простыню, постланную на сено с края от двери.

— Наташа, ты в середину ляг, — сказала Соня.

— Нет, я тут, — проговорила Наташа. — Да ложитесь же, —прибавила она с досадой. И она зарылась лицом в подушку.

Графиня, m-me Schoss и Соня поспешно разделись и легли. Одналампадка осталась в комнате. Но на дворе светлело от пожара Малых Мытищ за двеверсты, и гудели пьяные крики народа в кабаке, который разбили мамоновскиеказаки, на перекоске, на улице, и все слышался неумолкаемый стон адъютанта.

Долго прислушивалась Наташа к внутренним и внешним звукам,доносившимся до нее, и не шевелилась. Она слышала сначала молитву и вздохи матери,трещание под ней ее кровати, знакомый с свистом храп m-me Schoss, тихое дыханьеСони. Потом графиня окликнула Наташу. Наташа не отвечала ей.

— Кажется, спит, мама, — тихо отвечала Соня. Графиня,помолчав немного, окликнула еще раз, но уже никто ей не откликнулся.

Скоро после этого Наташа услышала ровное дыхание матери.Наташа не шевелилась, несмотря на то, что ее маленькая босая нога, выбившисьиз-под одеяла, зябла на голом полу.

Как бы празднуя победу над всеми, в щели закричал сверчок.Пропел петух далеко, откликнулись близкие. В кабаке затихли крики, толькослышался тот же стой адъютанта. Наташа приподнялась.

— Соня? ты спишь? Мама? — прошептала она. Никто не ответил.Наташа медленно и осторожно встала, перекрестилась и ступила осторожно узкой игибкой босой ступней на грязный холодный пол. Скрипнула половица. Она, быстроперебирая ногами, пробежала, как котенок, несколько шагов и взялась за холоднуюскобку двери.

Ей казалось, что-то тяжелое, равномерно ударяя, стучит вовсе стены избы: это билось ее замиравшее от страха, от ужаса и любвиразрывающееся сердце.

Она отворила дверь, перешагнула порог и ступила на сырую,холодную землю сеней. Обхвативший холод освежил ее. Она ощупала босой ногойспящего человека, перешагнула через него и отворила дверь в избу, где лежалкнязь Андрей. В избе этой было темно. В заднем углу у кровати, на которойлежало что-то, на лавке стояла нагоревшая большим грибом сальная свечка.

Наташа с утра еще, когда ей сказали про рану и присутствиекнязя Андрея, решила, что она должна видеть его. Она не знала, для чего этодолжно было, но она знала, что свидание будет мучительно, и тем более она былаубеждена, что оно было необходимо.