Боярыня, поднявши руки, звенела цепями и кричала Питириму в лицо:

– Чего ради юзы сии аз, грешница, целое лето ношу? Ты весь мой недостойный труд в единый час хочешь погубить?! Отступи! Удались! Аз не требую вашей святыни никогда же!

Питирим сунул Павлу масло, спицу и, заслоняясь руками, простонал:

– Исчадье ехиднино! О-о-о! Вражья дщерь! Страдница!

И, пятясь от боярыни, кричал, трепеща от гнева, и голос его взревывал – так медведь ревет, вставши на дыбы:

– На пол дуру! Волочите ее! Как собаку цепную! За выю тащите! Вон ее! Вон! Нет ей жити! Утром в сруб!

«Вот она, кротость святительская!» – упало сердце у Артамона Сергеевича.

Стрельцы стояли будто вкопанные, не зная, как им быть. Вправду, что ли, валить боярыню, за цепь тянуть?

Патриарх хватал ртом воздух. Священники озирались на Башмакова, на Матвеева. И вдруг раздался голос, спокойный, ясный:

– Я грешница, но не вражья дщерь. Не лай меня, патриарх, вражьим именем. По благодати Спасителя аз есть дщерь Бога моего Исуса Христа. Патриарх, а лаешься.

Питирим подпрыгнул, словно пятки ему ожгло, затопал ногами, захрипел, багровея, так что седины просияли:

– Тащите ее! Тащите!

И потащили. По полу, за дверь, по лестнице. Было слышно, как стукается голова о ступени.

Артамону Сергеевичу грудь стеснило, да так, что сердцу биться стало тесно. Боясь показать боль, он терпел и втягивал, втягивал в себя воздух, но передохнуть не получалось.

Священники толпой окружили святейшего, говорили наперебой, крикливо, глуша словами стыд.

Дементий Минич подошел к Матвееву.

– Без нас управились.

У Артамона Сергеевича в горле что-то свистнуло, но грудь разжалась наконец, и он ответил вздрагивающим чужим голосом:

– Со Стенькой было проще.

Башмаков сцапал свою бороду в кулак.

– Теперь сестрица ее на нашу голову.

Но вместо одной привезли двух женщин: княгиню Урусову и Марию Герасимовну, супругу стрелецкого головы Иоакинфа Данилова.

Увещание начали с Евдокии.

Святейший Питирим нашел в себе силы быть ласковым.

– У тебя, княгиня, дети малые. Без матушки они сироты. Супруг твой, великого государя крайчий, Петр Семенович, бил челом самодержавному царю: коли ты не покаешься и тюрьма тебе дороже дома родного, дозволил бы великий государь ему, родовитому князю Урусову, взять за себя другую жену.

Княгиню Евдокию шатнуло, не токмо лицом, губами сделалась серая, но тотчас превозмогла себя, подняла руку, сложив персты по-отечески. Ни слова в ответ.

– И эту бес крутит! – сокрушенно сказал Питирим, снова беря спицу.

Обмакнул в масло, пошел к княгине вместе с Павлом да с Андреем, царским духовником. Сотник, стоявший рядом, снял шапку с княгини.

Евдокия не отшатнулась, но шагнула вперед навстречу владыкам, сдирая с головы убрус.

– О бесстыдные, безумные! Что же вы творите? Я жена есмь! Сорвать с замужней женщины платок – опозорить.

Патриарх смутился, опустил руки.

– Ну а ты? – спросил он Марию Герасимовну.

Женщина осенила себя старым крестным знамением.

– Увезите их, – махнул рукою Питирим.

Артамон Сергеевич подошел к святейшему, поклонился.

– Не огорчайся, владыко!

– Как же не огорчаться? – В глазах старика поблескивали слезы. – Господи! Каких женщин Русь нарожала! Так и до новой смуты недалеко.

На следующий день, отслужив в Успенском соборе литургию, святейший Питирим подошел к Алексею Михайловичу со скорбным лицом.

– Не одолел я, великий государь, бесов, сидящих в супротивницах твоих и Божиих. Не было в жизни моей дня горестнее, нежели вчерашний. Посрамлены мои седины, сан мой померк.

– Не бери сего близко к сердцу! – сказал патриарху царь. – Я же тебе говорил, какова лютость Федосьина. Ты один раз видел сие деяние, а я уж столько лет терплю от нее. Не знаю, что сотворить спасения ради заблудших.

– По всем по трем сруб плачет, – сказал патриарх.

– Великая боярыня, супруга брата дядьки моего!.. Жена крайчего!.. Родня!.. На Думу хочу положиться. Что решат, тому и быть.

А Думе до бабьего ли супротивства? Жуткие вести пришли из Каменца. Поляки сдали крепость султану Магомету. Условия договора турки исполнили: гарнизон выпустили с мушкетами, оставили в городе три церкви – одну для католиков, другую для армян, третью православным. Но кафедральный собор обращен в мечеть. Магомет IV въехал в город и праздновал победу молитвой в этой новоявленной мечети. Для пущего торжества восьмилетнего мальчика-христианина обрезали! А мусульманам и этого мало. Все прочие церкви, кроме трех, разграбили и опоганили. Иконами вымостили дорогу в городских воротах, приказывая христианам ходить по ним, ездить на телегах. Непокорных – режут.

Сполошные вести прилетели из Киева. Воевода князь Григорий Афанасьевич Козловский, Богом заклиная, просил подмогу. Ратных русских людей в Киеве, в Переславле, в Остре – горстка. Стены Киева ненадежные. Вал осыпается. Песчаный. Дерна нет. Леса нет. Митрополит Иосиф Тукальский зовет Дорошенко – защитить город русские не смогут. Дорошенко, хан, визирь – похваляются скорым нашествием. Все взоры обратились к Матвееву. Артамон Сергеевич подтвердил: на Украине верные великому государю люди в большой тревоге, просят прислать добрых воевод с полками, и не только в Киев, в Переславль, но и в Нежин, в Чернигов…

Стали думать, решили брать деньги с поместий и с вотчин по доходам, с горожан – десятую деньгу, с дворов – по полтине.

Назначили в украинские города новых воевод. В Киев – боярина князя Юрия Петровича Трубецкого, в Чернигов – князя Семена Андреевича Хованского, в Нежин – князя Семена Звенигородского, в Переславль – князя Владимира Андреевича Волконского.

– Христиан обрезать взялись! Церкви пустошат! – гневался Алексей Михайлович. И объявил: – Если султан пойдет на Киев, я сам с Большим полком не мешкая выступлю и встану в Путивле.

Тотчас записали: ставить в Путивле большой двор для царя.

Дума засиделась, но патриарх предложил-таки на обсуждение дело о неистовстве боярыни Морозовой и княгини Урусовой. Сам и приговор вынес: за все их безумства, за поругание царской чести, за хуление патриарха – строить для сестер срубы на Болоте.

Артамон Сергеевич и дьяк Тайного приказа Башмаков упросили царя обождать с казнью.

Хитрово возразил:

– Коли супротивницы отреклись от причастия, чего же еще ждать от них? В огонь!

Сердолюбивый князь Иван Алексеевич Воротынский возразил оружейничему: надо сначала боярыню и княгиню пытками испытать, уж коли не повинятся, тогда и решать, какого наказания достойны.