— Я тоже так думаю, — сказал я.

— Но все это возможно только при условии, — напомнил он мне, — если я смогу изгнать из города короля Бабая. Возможно, потребуются недели, чтобы наш обоз с провизией прибыл сюда вместе с этими громоздкими осадными машинами, и только liufs Guth знает, сможем ли мы продержаться до этого времени. Мы буквально живем на лошадином корме. Сарматы не нуждаются в лошадях, поскольку сидят за стенами города. Они не стали выгребать из внешнего города весь овес, сено и отруби, поэтому теперь мы питаемся этими «яствами». Мясо мы едим очень редко: если только какую-нибудь лошадь убьют во время патрулирования.

И тут, видимо потому, что речь зашла о еде, у нас обоих, у Теодориха и у меня, вдруг громко заурчало в животе. Девушка услышала это, покраснела и бросилась вон из комнаты.

Теодорих продолжил:

— Я мог бы приказать своим людям разобрать лачуги и использовать древесину, чтобы построить осадные башни. Но, боюсь, эта работа отнимет у воинов последние силы и они слишком ослабеют, чтобы забраться на башни и сражаться. Я уже обдумывал и другие возможности. — Он показал на исписанные листы пергамента на столе. — Например, сделать подкоп под стену с западной стороны, там, где она возвышается прямо над обрывом. Но это обрыв — нет никаких выступов, опоры для ног, нет никакой возможности защитить тех, кто станет копать, и, разумеется, сарматы уже приготовили чаны с кипятком, маслом, смолой и прочим, чтобы помешать любой попытке подкопа.

— Кстати о выступах, — сказал я, — я заметил, что ворота во внутренний город установлены в очень глубокой нише в стене. И по какой-то причине там нет решетки или еще какого-нибудь заграждения, которое помешало бы осаждающим подобраться прямо к воротам. Несколько воинов смогли бы поместиться под аркой, а там сарматы не смогут достать их ни маслом, ни стрелами.

— И что тогда? Они снесут ворота плечами? — Лицо Теодориха исказила гримаса. — Ты должен был также заметить, какие прочные эти ворота. Если бы можно было их проломить, я бы уже давно попытался это сделать. Это тебе не только что срубленные и еще не высохшие стволы деревьев. Ворота настолько старые, что уже превратились в камень, и на то, чтобы их поджечь, уйдет полжизни. А чтобы сломать их, потребуется стенобитное орудие с железным наконечником, укрепленное железом и цепями, — мой обоз привезет такое. Но когда?

Тут в комнату вошла девушка и поставила на стол две дымящиеся чаши. Теодорих с благодарностью посмотрел на хозяйскую дочку — снова заставив ее покраснеть — и сделал мне знак занять скамью напротив. Он тут же с жадностью принялся есть из своей чаши, а я сначала изучил свою, чтобы увидеть, что же нам предложили. Это оказалась клейкая кашица из овса, сваренная на воде, — даже не посоленная, как я обнаружил, когда попробовал ее. Я очень пожалел, что не сумел привезти сюда остатки добрых виндобонских продуктов, которые Амалрик предусмотрительно погрузил в лодку к Оппасу.

— Нечего нос воротить, — сказал Теодорих, причмокивая. — Простые воины и вовсе получают только отруби.

Поэтому я зачерпнул ложкой полужидкую массу, внушая себе, что следует благодарить судьбу за то, что у меня вообще есть чем подкрепиться в подобных обстоятельствах. Внезапно клейкая кашица навела меня на одну очень интересную мысль. Однако я решил ничего не говорить Теодориху, пока не обдумаю все как следует.

Хотя я все-таки сказал ему:

— Мне бы хотелось помочь тебе, чем смогу. В осаде, патрулировании — где прикажешь.

— Полагаю, что ты уже оказал нам кое-какую помощь, — ответил Теодорих, вытирая рот и ухмыляясь. — По крайней мере, половина из воинов turma, которые видели, как ты стреляешь на скаку, теперь лихорадочно делают себе веревочные петли для ног. Похоже, они считают это твое изобретение замечательным.

Я скромно сказал:

— Акх, я придумал это, вспомнив и усовершенствовав свою детскую игрушку. Твоим людям потребуется какое-то время, чтобы привыкнуть и попрактиковаться в стрельбе из лука, приноровиться к разному шагу коня. Я могу всему их научить, если прикажешь.

— Vái, Торн, я не могу приказывать тебе. До тех пор, пока ты не станешь одним из нас, одним из моих подданных, одним из воинов.

Я скривился:

— Думаю, одно только то, что я разделил твою ужасную трапезу из помоев, уже дает мне это право.

— Нет, ты должен принести aiths.

— Aiths?

— Поклясться в верности своим родичам остроготам и стать моим вассалом в присутствии важного свидетеля.

— Отлично. Зови своего старшего офицера, или кто там требуется.

— Думаю, будет вполне достаточно этой девицы. Ну-ка, милая, иди сюда и встань рядом с нами. Постарайся принять важный вид и не красней.

При этих словах дочь хозяина, разумеется, снова залилась румянцем.

Я спросил:

— Что надо говорить?

— Нет никакой установленной клятвы. Говори своими словами.

Итак, я вытянул правую руку в салюте и произнес насколько мог торжественно:

— Я, Торн, свободный человек, не принадлежащий ни к какому племени, объявляю, что с этого дня являюсь остроготом и подданным моего короля Теодориха Амала, которому обещаю служить верой и правдой до самой смерти. Хм… это подойдет?

— Превосходно, — сказал Теодорих и отсалютовал мне в ответ. — Эй, девушка, а ну-ка засвидетельствуй.

Она робко прошептала:

— Чему я являюсь свидетельницей. — И тут же покраснела, почти сравнявшись цветом лица с красным фалернским вином.

Теодорих хлопнул меня по правой ладони, я хлопнул в ответ его, и король тепло произнес:

— Добро пожаловать, родственник, друг, воин, добрый и честный человек!

— Thags izvis, от всего сердца. Чувствую, что наконец обрел свой народ. Но разве больше не требуется никаких церемоний?

— Ну, я могу попросить нашего священника окрестить тебя как арианина, но это необязательно.

— Тогда, с твоего позволения, могу я уйти? Faber armorum велел мне сегодня вечером вернуться к нему в мастерскую, чтобы подогнать шлем.

— Да. Ступай, Торн. А я продолжу свои мрачные раздумья. Кто знает, вдруг в голову придет что-нибудь новенькое. Или прилягу, — он бросил взгляд на девушку, которая покраснела еще сильней, — и поразмышляю какое-то время. А может, призвать моего гения или же юнону какой-нибудь девицы, чтобы вдохновили меня?

По дороге к оружейнику я несколько запоздало осознал, что все-таки несколько смошенничал, когда приносил клятву верности королю и родичам-остроготам. Я поклялся как «Торн, свободный мужчина». Интересно, не следовало ли мне, хотя бы про себя, присягнуть также и от имени Веледы, свободной женщины?

* * *

Прежде чем спуститься к кузнице оружейника, я решил внимательней изучить ворота внутреннего города. Поскольку к этому времени уже стемнело, остроготы больше не окружали стену и не перекидывали через нее свои снаряды, утоптанная открытая местность перед воротами была пустынной. В темноте я смог только поспешно пересечь открытое пространство, не привлекая к себе внимания — по крайней мере, избегнуть стрел, стоявших сверху часовых сарматов; а едва оказавшись под защитой арки, я стал невидим для них.