О школе Мур пишет: «Учусь кое-как, с перебоями – самостоятельное хозяйство и различные хлопоты и хождение не содействуют нормальному посещению занятий. Но пока все идет хорошо. Математика одолевает, но не так уж…»

А 8 мая 1942-го теткам: «Перевод 300 рублей получил; очень благодарю Вас. Я живу неплохо в меру сил и возможностей. По-видимому, 9-й класс окончить удастся, несмотря ни на какие отправки в колхоз и т. д. А согласитесь, что это весьма существенно… Летом, возможно, поступлю на работу в скульптурную мастерскую Союза художников или куда-нибудь в этом роде. Вообще-то говоря, это меня никак не интересует, но летом надо поступить на работу, чтобы не отправили в колхоз…»

«Скоро будет исполняться 7-я симфония Д.Д.Шостаковича: посмотрим, на что это похоже!.. Здесь очень много ленинградцев, всегда спрашивают, не ленинградец ли я. Но я – патриот Москвы… Предлагали играть в кино и в театрах (совершенно серьезно), но у меня почему-то какая-то aversion[144] к этому делу».

«…Сейчас моя основная забота – это переехать на новую жилплощадь. Об этом хлопочут люди из Совнаркома; хорошо то, что раньше я занимал угол, а теперь будет отдельная комната или, во всяком случае, часть комнаты, отгороженная фанерной перегородкой. И еще ратую за возможность окончания 9-го класса и выдачу мне об этом соответствующего документа. Думаю, что все это удастся. Анна Ахматова скоро выпустит сборник стихов с отрывками новой поэмы; постараюсь переслать вам бандеролью».

И 25 мая он пишет Муле в Куйбышев, где тот работает: «Дорогой Муля, вчера получил твой перевод 150; ждал я его очень; шел он 20 дней. Большое спасибо – он пришел впору.

Я все еще не переехал, но перееду на днях, по-видимому, в дом писателей на улице Маркса – там живет Ахматова, которая мне очень помогает и оказалась человеком, не соответствующим своей репутации “непроницаемости”: когда ее хорошо знаешь, то видишь, что это остроумный, трезвый, культурный и очень осведомленный человек, отнюдь не “сфинкс” или “богиня”. А что она писала и пишет хорошие стихи и является человеком со вкусом – это всем известно. Напиши, что пишет Аля.

Помогает мне также очень Л.Г.Бать (ты, кажется, ее знаешь); Дейч забавный человек, немного смешной.

В общем, живется трудно – заедают материальные вопросы. Но я прекрасно знаю, что это – явление временное и что все изменится к лучшему, – и оттого не унываю.

Читаю Тэна, Бергсона на французском языке. Хожу чаще, чем раньше, в кино и в театры (видел превосходный Маскарад, посредственную Симоновскую Историю одной любви и т. д.).

Начал сдавать экзамены за 9-й класс, скоро надеюсь получить свидетельство об окончании 9 классов. Напиши, как ты считаешь целесообразным – оставаться здесь еще или куда-либо уехать? Твой Мур».

К лету Мур уже регулярно получает переводы. Муля писал Але в лагерь, что он каждый месяц посылает Муру 300 рублей и Лиля – около 200, итого получается около пятисот рублей, но в те годы на эти деньги трудно было быть сытым. Важны были не деньги, а снабжение, распределители, пайки, литер А, литер Б, а так… Правда, была столовая писателей, был обед и что-то можно было купить по карточкам. Что-то Мур уже научился сам себе стряпать. Теперь главное было иметь свое жилье, а не снимать угол у старухи и платить за этот угол деньги. 22 июля он пишет Лиле: «Наконец переехал в дом писателей, в отдельную комнату. Стоит 70-градусная жара, но я ее очень хорошо переношу, бодро бегаю по городу, на удивление москвичей. Много читаю, общаюсь с 2–3 людьми, хотя знакомые – весь Ташкент. Из молодежи – никого. Живется трудно, но это ничего, все еще будет.

…Приезжая в Ташкент, я ставил своей целью окончить 9-й класс во что бы то ни стало. И я кончил его. И это хлеб: в Москве я вряд ли смог бы это сделать».

Все вроде бы как устраивается, все идет более или менее нормально, но тут, где-то в июле, должно быть, а может быть, и в конце июня, старуха обнаружила пропажу вещей. Она заявила в милицию. Мура вызвали, началось следствие. Мур во всем сознался и обещал выплатить старухе ту сумму, которую она назначит. Старуха оценила все вещи в три тысячи рублей и потребовала выплатить деньги к ноябрю. Мур согласился. Продал он явно эти вещи за гроши, о такой сумме он и помыслить не мог, да и вряд ли вещи стоили этих денег, но он на все был согласен, лишь бы без суда! В Москву к теткам полетели отчаянные письма, он во всем сознается и умоляет продать вещи и выслать деньги. Он просит никому не говорить о случившемся, кроме Мули…

Муля пишет Але: «…в письме Мура от 16 июля тот сообщает, что у него произошла маленькая финансовая авария, выкрали небольшую сумму. Мальчишка было повесил нос на квинту, но я уже послал ему срочную телеграмму и необходимое подкрепление. Как сейчас ни сложно, но мне думается, что к зиме ему удастся вместе с Толстыми перебраться обратно в Москву, где он у меня будет под постоянным присмотром…»

7 августа Мур – Лиле: «Хозяйке я еще не начинал выплачивать. Впрочем, пока что настроена она довольно мирно. Я буду платить ей по 300–500 рублей, не меньше (мы так условились), но пока не мог. Часто бываю в милиции; пока никаких изменений. Самое главное – начать платить, и тогда хозяйка уже не слишком будет смотреть на сроки – раз уж начал. Оттого, как только сможете прислать рублей 500, – пришлите, именно чтобы начать; это очень важно и в глазах следствия, и милиции – смочь сказать: “Я уже начал ей выплачивать”. А то ведь пока что я этого сказать не могу…»

8 сентября Муля – Але: «Я глубоко разделяю твою заботу о Мурзиле, но, как уже писал тебе в одном из предыдущих писем, он гораздо устойчивее и принципиальнее, не говоря уже о том, что он по-хорошему умен. Нечего говорить, что я помогал и буду помогать ему постоянно, пока все не стало на свои места. Сейчас я высылаю ему 300 рублей в месяц, это покрывает его насущные потребности наполовину, кроме того, ему приходится выплачивать около 300 рублей в месяц долга. Я советую Лиле, чтобы она продала что-либо из Сережиных вещей, чтобы облегчить всю Мурину денежную проблему.

Неожиданно выбыла из строя моя мать, и мне пришлось взять ее на полное финансовое иждивение».

Для Мура наступают тяжелые времена, быть может, даже более тяжелые, чем тогда, когда он совершает кражу. Кошмар ежемесячной выплаты все время нависает над ним. Он экономит деньги за счет еды, он голодает, обедом из столовой Союза не насытишься. Дорогу на базар приходится забыть. Он становится очень худым, покрывается фурункулами, которые приходится вскрывать, лежит в больнице; его мучают железы, дающие температуру, потом у него случается рожистое воспаление на ноге и будет повторяться много раз с температурой до 40 градусов. Он лежит один в крохотной каморке без окон. Он пишет:

«Входя в нее – обливаешься потом. Да еще когда кто-нибудь одолжит плитку для “готовки” – так становится совсем как в кузнице Вулкана… Часто чувствую себя плохо, особенно утром, трудно подняться с жесточайшей кровати, и ноги как тряпки. Трудно устраиваться со стиркой; мне, щеголю, очень тяжело ходить в грязных брюках.