Опаль! Он был в этом уверен. Хотя это была, в сущности, совершенно иррациональная мысль — кричать мог кто угодно… но ведь Мандель привел его сюда — зачем, это еще предстоит выяснить, — использовав имя Опаль как приманку… при этом сама Опаль была недосягаема и невидима со вчерашнего вечера!

Сердцебиение у Бастиана участилось. Еще пару минут назад он думал только о том, как выбраться отсюда, но Опаль оставалась где-то здесь… И, может быть, Мандель был рядом с ней! Но где?

Снова взглянув на дверь, из-за которой пробивался красноватый свет, Бастиан без колебаний ее толкнул. Дверь распахнулась без всякого сопротивления. Это Мандель ее открыл или кто-то другой?.. Но это не имело значения. Бастиан шагнул вперед и тут же замер. Просторная комната со сводчатым потолком, в которой он оказался, выглядела немного более обустроенной, чем туннель: во всяком случае, пол здесь был покрыт широкими каменными плитами, а на стенах и каменных колоннах, двумя параллельными рядами уходивших в глубь комнаты, горели факелы. Их красные мерцающие огни и создавали это пульсирующее мерцание словно бы живого, движущегося света. Это вполне мог быть какой-то тайный проход в подземных глубинах «Сент-Экзюпери» или же фамильный склеп в старинном замке… На противоположной стороне комнаты открывался вход в раздваивающийся коридор — таким образом, всего в ней сходились три коридора, считая тот, который был сейчас за спиной Бастиана.

Возможно, здесь был самый центр, точка пересечения подземных ходов, расходящихся во все стороны под парком и лицеем. Два коридора напротив входа были более узкими, чем тоннель, и так же, как сама комната, вымощены каменными плитами. На стенах коридоров через равные промежутки были закреплены зажженные факелы.

Какой из коридоров выбрать? Куда они ведут? Что вообще делать? И эти факелы… их ведь кто-то зажег. Кто? Но на самом деле Бастиан не слишком хотел получить ответ на этот вопрос. Чем меньше он знал, тем меньше боялся. Ему и без того хватало страха перед Манделем… перед призраком ребенка с кровавыми впадинами вместо глаз, который мог в любой момент появиться из-за колонны… перед истиной.

Он прислушался, пытаясь уловить хоть какой-нибудь звук… голос или крик, который указал бы ему верный путь.

Правый коридор…

Бастиан вздрогнул. Он действительно услышал голос, но… этот голос звучал у него в голове. Это был тот же самый голос, который предрекал, что однажды случится ужасное…

Да. Правый коридор.

Не колеблясь, Бастиан направился по пути, который указал голос (или его собственное сознание? его интуиция?); при этом мальчика не покидало чувство, что все происходящее напоминает какой-то дьявольский аттракцион, «комнату ужасов», куда он попал, как только вошел в ворота парка, населенного призрачными существами, а потом спустился в подземный лабиринт, полный неожиданных ловушек…

Ты увидишь знаки на стенах…

Он действительно увидел ряды каких-то непонятных знаков, уходившие вдаль, словно бесконечные фразы…

Здесь моя обитель… Здесь мне хорошо. Я одинаково люблю высоты и глубины… мне не по себе лишь на открытом пространстве, среди людей.

Неожиданно Бастиан снова ощутил дурноту. Голос не умолкал и теперь звучал более отчетливо — хрипловатый, свистящий, затрудненный. Голос, который он всегда знал, хотя и не мог вспомнить откуда…

Скоро коридор свернет почти под прямым углом — и оттуда можно будет попасть прямо в наш дом… Но примерно на середине пути после поворота ты увидишь дверь в стене слева. На ней вырезан узор в виде переплетенных змей.

Бастиан уже хотел заткнуть уши, чтобы не слышать голос, но понял, что это не поможет. У него снова возникло странное чувство — как раньше порой случалось в городе, — что он уже был в этом месте. Но, господи боже, где Опаль? И кто кричал? Он быстро шел, почти бежал по коридору к неведомой цели, обуреваемый вопросами и страхами.

Дверь оказалась именно в том месте, о котором говорил голос, — в левой стене, за поворотом. Бастиан резко остановился перед ней, гладя на старое, изъеденное червями дерево и вырезанный узор в виде переплетенных змей. Ручки на двери не было. Но неважно… Сейчас он толкнет ее, и…

…и, конечно, она будет для тебя открыта. Потому что именно здесь мы должны встретиться… здесь я буду тебя ждать. Здесь или нигде…

Бастиан глубоко вздохнул и осторожно коснулся двери. Ему показалось, что он ощутил под рукой какой-то скользкий узел — словно змеи, вырезанные на ней, на мгновение ожили. Он слегка надавил на дверь, и та подалась.

Бастиан медленно вошел. Он оказался в пещере, почти такой же, как та, которую он уже видел, одновременно чем-то напомнившей ему место для спиритических сеансов на чердаке лицея. На стенах горели два факела — два бледных оранжевых пятна колеблющегося света, в котором почти ничего нельзя было разглядеть.

Человек сидел в кресле, его плоский профиль вырисовывался в слабом свете факелов. Он спокойно повернул голову, обращая к Бастиану свое ужасное лицо монстра; но при виде его Бастиан не испытал ни малейшего страха, скорее даже облегчение, болезненное утешение от этой встречи, так долго ожидаемой, так давно предначертанной. С этим голосом, звучавшим в его сознании. С этим лицом с картины матери. И, в каком-то смысле, с самим собой…

Мужчина и мальчик долго смотрели друг на друга, не говоря ни слова. Наконец мужчина произнес всего одну простую фразу:

— Я тебя ждал, мой сын…

Фон картины состоял из перетекающих друг в друга оттенков оранжевого цвета, светлых и темных. Почему Каролина Моро выбрала этот цвет? Она не знала. Может быть, она думала о Пьере, навеки отмеченном огнем, хотя после всех этих лет огонь стал тихим, умиротворенным… угасающим. С первого взгляда на размытые очертания темных и светлых волн оранжевого цвета, поднимающихся из глубины картины, можно было вообразить какой-то спокойный пейзаж: морской порт на закате, сельскую часовню на фоне вечернего неба… Но если долго всматриваться в картину и если к тому же обладать способностью, которая была у ее сына — видеть истинную сущность изображения, или, говоря более прозаическим языком, переводить зрение в регистр альфа-волн, — то можно различить в оранжевом сумраке два силуэта: один, высокий и тонкий, мужской; другой, маленький и словно съежившийся, детский. Мужчина и мальчик стояли лицом друг к другу на некотором расстоянии и, как можно было догадаться по их едва намеченным, неопределенным жестам, не решались сблизиться, испытывая некоторое замешательство — либо из-за долгой разлуки, либо из-за обстоятельств самой встречи.

Каролина Моро смотрела на свою картину. На ту, которой недоставало в ее коллекции. Последнюю. Которую она никогда не закончит. И плакала. Не потому, что эта была лучшая из ее работ, но потому, что это была лучшая иллюстрация к финалу ее загубленной жизни… нет — их общей загубленной жизни, разрушенной и обращенной в прах… ею. Это была последняя страница драмы, разыгравшейся много лет назад, ее тщательно оберегаемая тайна, окутанная покровом вины и боли. Пьер Андреми. Роковая встреча в недобрый час…