– Разумеется, молодой человек – друг. Я поняла это, как только его увидела. – Мадам одарила Кэмпиона лучезарной улыбкой. – Видите ли, он столько лет проводил с нами свои каникулы… А теперь у него сплошные каникулы.

– Он свободен, и это главное, – заметил ее муж. – Провел в тюрьме, как и я, всю жизнь. А теперь свободен – свободен как воздух.

Мистер Кэмпион замялся. Он очень хотел задать один вопрос.

– Так… э… неожиданно. Ну, то есть, после издательского дела…

Месье Пьер посмотрел на жену.

– Портрет, – скомандовал он и, пока та карабкалась в фургон, начал рассказывать: – Отец мой был человеком порывистым, хотя полностью находился под влиянием своего брата Джейкоба. Отец полюбил красивую женщину, увез ее, женился. Избранница бросила ради него все, однако Джейкоб не переставал считать этот брак мезальянсом. После рождения двух сыновей она умерла от разбитого сердца.

Гость едва успел кивнуть, как вышла мадам и благоговейно сунула ему в руки выцветшее фото.

Перед потрясенным взором мистера Кэмпиона предстала невероятно комическая фигура. Затянутую в корсет даму в трико и пышной короткой юбке запечатлели в тот миг, когда она ухватилась за разбитую колонну, словно ища у той поддержки. Ускользающее выражение ласковых глаз, венок из цветов и богатая надпись золотистыми буквами: «Мадемуазель Полония, королева каната».

Хозяин забрал фото.

– Моя мать, – произнес он с благородством столь же незыблемым, как у самого лорда Ламли. – Вот вам объяснение. Дед был акробатом.

Посиделки вышли дивными. Мадам принесла стаканы, бутылку «Роял прованса» – райского вина, которое туристы высмеивают за непохожий на шампанское вкус. Троица смаковала в сумерках божественный напиток, и тревога наконец покинула душу мистера Кэмпиона.

Перед уходом он повернулся к новым друзьям и неожиданно спросил:

– Мистер Барнабас, что вы сделали с «Жуиром»?

– Продал коллекционеру, – без промедления ответил тот. – Редкий жулик, наверняка меня надул. Но денег на покупку цирка мне все равно хватило, а это главное.

На его лице расцвела улыбка, и Кэмпион увидел того самого Тома Барнабаса, которым некогда любовалась мисс Керли.

– После смерти дяди Джейкоба я решил продать свою долю в деле, однако Джон и слышать не хотел. Поэтому во избежание беды я взял самое движимое имущество фирмы и уехал, взамен оставив Джону свою долю. Так что все справедливо.

– Прихватив сокровище, он совершил прыжок во Вселенную, – едва слышно пробормотал мистер Кэмпион.

– Ах, какой был прыжок! – вздохнул Том Барнабас. – Теперь мне такой уже не повторить.

– А ты разве хочешь? – Мадам положила ему на плечо пухлую ладонь. – Нет, конечно.

Ее супруг посмотрел на Кэмпиона, рассмеялся.

– Voir, M’sieu. Au’voir[5].

Мистер Кэмпион побрел к большому шатру. Тот был забит до отказа. Благодарная публика аплодировала даме, которая держалась за трапецию под куполом одними зубами; на лодыжках лихой акробатки беззаботно висели сын и дочь.

Номер завершили поклоны и воздушные поцелуи. Пока служитель в блестящем костюме сматывал трапецию, от артистического выхода донесся дикий крик, затем на арену с воплями и гиканьем стремительно вылетел человек.

Так наряжаются лишь французские клоуны – в чудовищную пародию на повседневную одежду. Тощую фигуру окутывала черная пижама невероятного размера, на которой кое-как были намалеваны белая рубашка с манишкой. Грим толщиной в полдюйма стер черты лица, зато наградил широкой трогательной улыбкой.

Кэмпион разглядел небольшой головной убор и оторопело признал в нем форменный парик барристера; на шее чудного явления красовалось полупрозрачное жабо, усыпанное золотыми блестками.

Появление клоуна имело огромный успех. Здесь его размашистые жесты встречали понимание, безмолвные мольбы находили ответ, а широкая улыбка рождала отклик. Детвора выкрикивала имя: «Мулен-Муа! Чудо-мельница! Чудо-мельница!»

Клоун отвесил серьезный поклон и целеустремленно двинул вприпрыжку к краю арены. Там, в бордюре, вдруг обнаружился потайной шкафчик, откуда клоун извлек миску, разбил в нее яйца, добавил с пола древесных опилок. Лицо его, несмотря на нарисованную улыбку, каким-то чудом отразило тревогу; оно взывало к зрителям о сочувствии.

Клоун добавлял к своей обреченной стряпне самые немыслимые ингредиенты, его смятение росло, в глазах застыл безумный страх. Он размешивал, он смотрел, он нюхал. Предложил миску маленькой белой собачке: та упала на арену, закрыв нос передними лапами. Клоун рыдал. Но размешивал дальше.

И тут, когда крушение надежд вместе с бесчестьем казались уже неизбежными, все вмиг переменилось. Клоун расцвел. Одарил затаивших дыхание зрителей лучезарной улыбкой и под восторженные вопли предъявил полдюжины черствых-пречерствых булочек. Пять штук клоун швырнул в исступленную публику. Шестую подержал в руках, глядя на нее с живым детским интересом.

Кэмпион видел кроткие голубые глаза – бесконечно трогательные, бесконечно дружелюбные и такие далекие, что они смотрели на него словно из другого мира.

Шестая булочка приземлилась Кэмпиону на колени.

Через секунду клоун исчез, его место заняла девушка на лошади.

Мистер Кэмпион шел по новому мосту назад с булочкой в руках. Он так и держал ее, когда на пороге отеля встретил Майка с Джиной.

– Какой ужас. – Майк с подозрением покосился на неказистый экспонат. – Кто тебе ее вручил?

Мистер Кэмпион торжественно посмотрел на друзей.

– Королевский палач, – очень серьезно ответил он.

Расспрашивать они не рискнули.