Через минуту я отвел глаза, не желая больше видеть место, где Лизино дыхание замедлилось, прервалось и растаяло.

В спальне было чисто и пусто. Все Лизины вещи исчезли, остались только мои.

На стене по-прежнему висела алая афиша фильма Антониони «Фотоувеличение» – творческий импульс, смерть и страсть. На подоконнике красовалась резная лошадиная голова. Мои ремни болтались на вешалке в углу. На этажерке лежали книги и сломанная сабля.

И это – все следы моего присутствия в квартире. Без Лизиных цветов, картин и ярких саронгов место, бывшее нам домом, стало унылым и одиноким. «Что такое цивилизация? – заявил однажды Идрис. – Цивилизация – женщина, живущая так, как ей хочется».

– В полицейском протоколе есть фотография с места происшествия, – сказал Дидье, стоя в дверях. – Хочешь взглянуть?

– Нет. Нет, спасибо, не стоит.

– Может, снимок тебя утешит. Лиза выглядит умиротворенной, как будто легла и уснула. Навечно.

Между стен металось эхо тишины, звучало в наших сердцах. Внутри все сжималось от мысли о фотографии, о вечном сне Лизы.

– Лин, тебе грозит опасность, – напомнил Дидье. – Тебя разыскивает полиция. Как только им станет известно, что ты вернулся в Бомбей, они сразу же сюда заявятся.

Напоминание вывело меня из оцепенения.

– Помоги, а? – попросил я, оттаскивая тяжелый комод от стены.

За фальшивой перегородкой в задней стенке комода скрывался тайник. Похоже, его не обнаружили. Я нажал защелку.

– У тебя есть надежный человек, которому можно отдать на хранение оружие, много денег, паспорта и полкило самого лучшего кашмирского гашиша?

– Есть. Его услуги обойдутся в десять процентов.

– Десять процентов от суммы денег?

– Да.

– Отлично. Позвони ему, пусть придет.

– Лин, я попрошу, чтобы он выпивку с собой захватил. Я долго без спиртного не могу, ты же знаешь.

– А кто только что из фляжки отхлебнул?!

– Фляжка не в счет, – снисходительно, будто ребенку, ответил он. – А закуску просить?

– Я не голоден.

– Вот и славно. Еда для тех, кто наркотики боится принимать. Вдобавок еда ослабляет действие спиртного. Ученые ставили эксперимент на мышах… или на крысах, не помню…

– Звони уже, Дидье!

Я запихнул в один внутренний карман джинсовой куртки пачку рупий, в другой – пачку долларов, отрезал уголок от брикета гашиша, вернул пакет в тайник и подпоясался перевязью с ножами; потом закрыл потайную панель и снова придвинул комод к стене, на случай если в квартиру придет еще кто-нибудь, кроме приятеля Дидье.

На кухне Дидье обследовал содержимое шкафчиков.

– Даже хереса нет, – расстроенно бормотал он, заметил меня и улыбнулся. – Тито, мой приятель, придет через полчаса. Ты как, дружище?

– Терпимо, – рассеянно ответил я, разглядывая дверцу холодильника, – к ней Лиза клеила скотчем свои фотографии; снимки делал я.

Фотографий не было, остались только полоски прозрачной клейкой ленты, обрамляющие пустоту.

Лиза настояла на клейкой ленте, потому что терпеть не могла магнитики. «Ненавижу магнитики, они предательски ненадежные», – утверждала она.

– Родители собрали все ее вещи, все, что напоминало о ней, и увезли с собой, – объяснил Дидье. – Без слез не обошлось.

Я ушел в туалет, ополоснул лицо холодной водой. Не помогло. Я рухнул на колени перед унитазом и изверг из себя темную, тяжелую кислоту.

Дидье заглянул в туалетную комнату и поступил по-дружески – вышел и оставил меня предаваться отчаянию.

Я снова умылся и посмотрел в зеркало. В рамке торчала половина фотографии – смеющееся лицо Лизы исчезло, на меня глядела только моя ухмыляющаяся рожа. Я вытащил клочок бумаги, разодрал его на мелкие кусочки и выбросил в мусорную корзину.

Усевшись в гостиной, мы с Дидье пили крепкий черный кофе и курили крепкий черный кашмирский продукт – Лизины запасы, ее божественная дурь, сберегаемая для особых случаев, а потому хранимая в моем тайнике.

А потом появился Тито, принес бренди и еду. Мы помянули Лизу. Выпили за возлюбленную.

Тито помог мне снова оттащить тяжелый комод от стены, взглянул на оружие, деньги и паспорта и изрек:

– Отлично. Десять процентов.

– Заметано.

Он начал укладывать в котомку пакеты и пачки – все мое добро в Городе семи островов, моя доля в нашем с Дидье предприятии, все мое движимое имущество, за исключением содержимого карманов и рюкзака.

Тито собрался затянуть горловину котомки, но я его остановил:

– Погоди.

Я вспомнил еще об одном тайнике, который вряд ли обнаружила полиция. В чулане стоял газовый бойлер, над которым Лиза соорудила полку, где сушила галлюциногенные грибы, привезенные подругой из Германии.

Я распахнул дверь в чулан, пошарил на полке, нащупал у самой стены обувную коробку с надписью на боку: «ВОТ ПОЧЕМУ». Я подтащил коробку поближе, запустил руку внутрь, просеивая пальцами содержимое, как болотную ряску.

Мелкие безделушки: тончайший серебристый шарфик – Лиза надела его в день нашего знакомства; заводная игрушка; латунная зажигалка «Зиппо» – Дидье подарил ее на новоселье, а Лиза не разрешала мне ею пользоваться, опасаясь, что я ее потеряю (и наверняка ведь потерял бы); собачий свисток – им она сзывала окрестных собак всякий раз, когда мы выходили гулять на набережную Марин-драйв; самодельное пресс-папье из серебряных колец; какие-то раковины, камешки, фотографии, амулеты и монетки… Мелочи, пустяки, бросовые сувениры, для посторонних не имеющие никакой ценности, но для нас с ней – дороже всего на свете.

«В этом и заключается любовь, Лиза», – подумал я, глядя на коробку. Любовь – это то, что не имеет никакой ценности для посторонних, но дороже всего на свете для нас.

«Мы с тобой любили друг друга, Лиза. Мы любили…»

Я уложил в котомку Тито коробку, сломанную саблю Кадербхая и Лизины пеньковые шлепанцы. Тито крепко затянул тесемки и вскинул котомку на плечо.

– Как ваша фамилия? – спросил я, пристально всматриваясь ему в глаза.

Мы с ним познакомились всего четырнадцать минут назад, но он уже стал хранителем всего моего имущества. Мне важно было запомнить лицо Тито, надежно закрепить его в памяти.

– Дешпанде, – ответил он.

– Позаботьтесь о моей доле и о своей не забывайте, мистер Дешпанде.

– Не волнуйтесь, – рассмеялся он.

Мы обменялись рукопожатиями, Тито кивнул Дидье и сбежал по лестнице.

После его ухода Дидье спросил, разливая по бокалам бренди:

– И как мы его убьем?

– Кого?