Известно примерно три тысячи различных культур – от маленьких племен до высокоорганизованных цивилизаций. Социальные последствия эмоций зависти и страха перед завистью в разной степени встречаются в различных культурах; также невозможно провести прямую линию развития, ведущую от более завистливых культур к менее завистливым. Для существования общества и обеспечения функционирования важнейших социальных процессов требуется наличие у членов этого общества очень небольшого количества зависти. Зависть сверх этого минимума является излишком, который социальная система обычно способна «переварить»; он, однако, несомненно, приносит больше вреда, чем пользы с точки зрения потенциала развития и уровня жизни этого общества.

Не может быть особых сомнений в том, что мотив зависти оказывает сдерживающее воздействие на экономическое развитие: сегодня в отсталых культурах, так называемых развивающихся странах, имеется барьер зависти, но специальный учет зависти других людей встречается и в богатых, и в бедных странах. Частота, направленность и интенсивность взаимной зависти в обществе, или учет завистливых людей в культурном этосе, как можно легко показать, имеют очень мало общего с реальным уровнем неравенства, а также с богатством или бедностью конкретного индивида. Дифференциация персональных достижений и уровень, на котором культура допускает (или вознаграждает) социально значимые действия, приводящие к повышению жизненного уровня большинства, зависят от тех чрезвычайно важных в организационном, экономическом, политическом и техническом плане брешей, которые возникают в сети зависти, иногда, вероятно, случайно.

Если зависти или завистливому человеку удается институционализироваться (это относится в том числе к садистским нормам социального контроля и к тайным подрывным обществам), они представляют опасность для любой группы и любого общества. Зависть, по определению, угрожает любому индивиду, который никогда не может быть уверен, что где-то там завистливый человек не выискивает возможность отомстить ему за то, что его дела идут лучше. Этот страх не исчезает даже в сельских районах индустриальных стран. В Баварии и Австрии крестьяне все еще подмешивают в корм скоту «травку от зависти», чтобы защитить его от Verneiden (этот термин соответствует «завистливой магии» у примитивных народов). В округе Гмюнд в Каринтии про животное, отказывающееся от еды, говорят, что оно «подцепило зависть». Против этой болезни используют следующий заговор: «Поворотись, зависть,/охолони, зависть,/уймись, зависть»[528].

Из-за понятной и справедливой озабоченности завистью почти все из тех, кто ею занимался, не обратили внимания на ее необходимую функцию и на ту универсальную роль, которую она одна способна играть в социальной жизни. Даже те авторы, которые около 1930 г. изучали зависть и признавали за ней определенную позитивную функцию, – Свенд Ранульф и Эжен Рэга – не учитывали данных наблюдений за простыми обществами примитивных народов. Они воспринимали зависть лишь как желательное в некоторых случаях средство корректировки крайней роскоши, вызывающих раздражение антисоциальных установок и т. п. Они вряд ли понимали, как мало чувство зависти зависит от абсолютного уровня неравенства между людьми, от степени «роскоши» и т. п. и что на самом деле оно не зависит от этих факторов вообще. Там, где речь идет о том, чтобы удержать властителя, главу государства или магната от абсурдных расходов, зависть играет ничтожную роль – но она играет важную роль там, где кто-то чуть-чуть выбивается из общего ряда.

Существует два разнонаправленных социальных процесса, в которых играет значительную роль завистливый человек: сдерживающие процессы, которые обслуживают традицию, мешая инновациям, и деструктивные процессы революции. Это внешнее противоречие исчезает с пониманием того, что в обоих случаях зависть является мотивом для одних и тех же действий: сарказма, саботажа и угрожающего злорадства (Schadenfreude) по адресу любого, кто стремится инициировать что-то новое, и злорадной, язвительной завистью, с которой революционеры стремятся разрушить существующий порядок и символы его достижений.

Весьма вероятно, что всяким, кто возмущается инновациями и защищает традиции оттого, что неспособен смириться с личными успехами инноватора, и всяким, кто яростно обрушивается на хранителей и представителей всех вообще традиций, требуя их полного уничтожения, движет один и тот же фундаментальный мотив. Оба приходят в ярость оттого, что другой имеет, знает, мыслит, ценит или способен сделать что-то, чего у них нет и обладание чем они неспособны даже вообразить.

В контексте культурной истории завистник представляет двойную угрозу человеческим трудам: прежде всего, ревнивая традиция стремится защитить себя от любых новшеств. Однако если новое побеждает и становится мощным институтом, то те, кто от него выиграл, вполне могут вызывать зависть у младшего поколения или у подчиненного класса. Так, частное предпринимательство сначала было вынуждено защищаться от зависти государей и избегать ее, а потом, добившись успеха, стало мишенью критиков совершенно не царского происхождения: хотя в действительности зависть аристократов к частному предпринимательству и капиталистам в XIX в. не так уж редко вступала в союз с ранними социалистами[529].

Здесь встает ключевой вопрос: должна ли способность человека к зависти восприниматься как полностью негативная сила, способная только сдерживать или подавлять инновации и более высокое экономическое и технологическое развитие? Являются ли противники зависти, которым в пределах какой-либо культуры удается приручить ее, единственными силами и институтами, способствующими развитию культуры? Или же позитивная роль в процессе культурных изменений и прогрессе цивилизации косвенно возлагается и зависть как таковую?

Власть, окультуренная завистью

Зависть – настолько неизбежное влечение и настолько неизменная ментальная установка, она настолько глубоко укоренена в биологическом и экзистенциальном состоянии человека, что ни одна попытка научного анализа этого явления не должна исходить из того, что ее последствия для процесса социальных перемен и дифференциации социальных форм исключительно негативны. Не разумнее ли предположить, что некоторые нормы социального контроля, частично зависящие от способности к зависти, не только необходимы для поддержания в обществе статус-кво, но и иногда являются ключевыми для процесса развития? Зависть – это не просто постоянная угроза для собственности; она также стимулирует множество людей, которые добровольно следят за попытками покуситься на собственность и по собственному желанию выполняют функции полиции просто потому, что они завидуют добыче мошенника, вора и грабителя. Заслуга Свенда Ранульфа состоит в том, что он распознал эту «альтруистическую склонность к наказанию» в античных Афинах[530].

Можно считать удачей то, что зависть распространяется также на ценности, которые разделяют антисоциальные, криминальные и полукриминальные элементы. В случаях со знаменитыми американскими бандами 30-х гг. XX в. полицейским иногда удавалось арестовать главарей из-за ревности кого-нибудь из их сообщников, чье имя не попало в заголовки газет. Иными словами, господство или преобладание в обществе любой отдельно взятой группы потенциально ограничено взаимной завистью членов этой группы или их завистью к лидеру. Это относится также к абсолютным тиранам.

Поскольку повсеместность зависти нарушает неограниченную монополию на власть и, следовательно, часто приводит к ее распылению,