— А их что же, тут оставить? — удивленно спросил помощник шерифа.

— Естественно! — сказал Бензенхавер. — Времени, чтобы им яйца отрезать, у нас будет еще предостаточно.

Арден Бензенхавер велел пилоту известить полицию, что имя похитителя Орен Рэт и что едет он на черном грузовике, а не на бирюзовом. Это сообщение странным образом по времени почти совпало с другим: патрульная машина штата получила сообщение, что водитель черного грузовика, находящийся в кабине один, ведет себя на дороге самым опасным образом, виляя то вправо, то влево, «да и выглядит так, словно здорово пьян или под кайфом». Патрульные пока не выяснили, что это за машина, потому что искали бирюзовый грузовик. Ну а Бензенхавер, конечно, не мог знать, что водитель черного грузовика на самом деле в кабине вовсе не один, что Хоуп Стэндиш лежит на сиденье, уткнувшись головой ему в колени. Однако эта новость еще больше встревожила Бензенхавера; у него прямо мороз по коже прошел: ведь если Орен Рэт в кабине один, значит, он уже что-то сделал с бедной женщиной! Бензенхавер гаркнул помощнику шерифа, чтобы тот поторопился. Теперь нужно во что бы то ни стало отыскать черный грузовик, который в последний раз видели на шоссе, пересекающем путаный лабиринт местных проселков возле городка под названием Суит-Уэллс.

— Знаете, где это? — спросил Бензенхавер.

— Конечно!

Они снова поднялись в воздух и снова проплыли над огромным загоном, где в панике метались свиньи. Несчастная, напичканная лекарствами свиноматка лежала на том же месте, где они ее увидели в первый раз. А братья Рэт катались по земле и дрались, похоже, не на жизнь, а на смерть. И чем выше и дальше от них отлетал вертолет, тем больше мир Ардена Бензенхавера входил в свои разумные пределы. Только когда крошечные фигурки Рэтов стали всего лишь движущимися точками и только когда он оказался достаточно далеко от их крови и страха и услышал, как помощник шерифа говорит, что Разберри мог бы запросто врезать этому Уэлдону, если бы не разнюнился и не испугался, — только тогда Бензенхавер наконец рассмеялся. Так, как смеялся в Толидо: с абсолютно невозмутимым выражением лица.

— Они животные, — сказал он помощнику шерифа, который, несмотря на жестокость, обычно свойственную столь молодым людям, и цинизм начинающего полицейского, был, похоже, несколько ошеломлен увиденным. — Если они даже убьют друг друга, — сказал Бензенхавер, — ничего страшного не случится; подумай, например, о еде, которую они сожрали бы за свою бессмысленную жизнь и которая теперь достанется относительно нормальным человеческим существам. Подумал?

Тут только помощник шерифа наконец сообразил, что разговоры Бензенхавера о новом законе насчет незамедлительной кастрации за любое сексуальное преступление были выдумкой, но все же не просто выдумкой, ибо Бензенхавер, прекрасно зная, что такого закона нет, очень хотел бы, чтобы закон был именно таким. Подобными методами Арден Бензенхавер пользовался когда-то в Толидо.

— Господи, что же этот негодяй сделал с несчастной женщиной? — воскликнул вдруг Бензенхавер, уже не скрывая тревоги; он все еще сжимал в руках растерзанный бежевый бюстгальтер. — Сколько этому Орену лет? — спросил он у помощника шерифа.

— Шестнадцать, а может, семнадцать, — ответил тот. — Мальчишка совсем. — Самому помощнику шерифа было от силы года двадцать четыре.

— Ну что ж, если он достаточно взрослый, чтобы так использовать свой член, — сказал Арден Бензенхавер, — значит, достаточно взрослый и для того, чтобы этот член ему и отчикать!

Но куда же мне ударить его ножом? — думала Хоуп. Теперь она удобно обхватила рукой длинный и острый рыбацкий нож, чувствуя, как сильно пульсирует в ладони кровь; ей даже казалось, что это бьется сердце самого ножа. Очень медленно и осторожно она подняла руку и положила ее на краешек сиденья рядом со своим бедром, где хотя бы краешком глаза могла взглянуть на лезвие. И какой стороной лучше резать — зазубренной или той, ужасно острой на вид? Господи, как же таким ножом убивают человека?! По соседству с потной извивающейся задницей Орена Рэта этот нож казался ей холодным и далеким чудом. Интересно, я должна нанести режущий удар или просто пырнуть его острием? Хорошо бы это знать, думала она. Обе свои горячие ладони Рэт подсунул ей под ягодицы, приподнимая ее, дергая на себя. Подбородок он воткнул в ямку возле ее ключицы и давил, точно острый тяжелый камень. Потом вдруг Хоуп почувствовала, что одна его рука выскользнула из-под нее и, пошарив по полу, пальцами царапнула руку, в которой она держала нож…

— Двигайся же! — проворчал он. — Сказано — двигайся! — Она попыталась выгнуть спину, но не смогла; потом попыталась сдвинуть бедра поплотнее, но и это не удалось. Он скакал на ней в своем собственном, весьма странном ритме, надеясь на какое-то последнее движение, которое поможет ему кончить. Одна его рука теперь полностью охватывала всю нижнюю часть ее спины, другая скребла пол кабины.

И тут она поняла: он ищет нож. И как только его пальцы нашарят пустые ножны, она пропала.

— А-а-а! — закричал он.

Быстрей! — сказала она себе. Между ребрами? Или вбок? А потом с силой потянуть вверх… Или лучше вниз?

И так сильно нажать, как только хватит сил. Нет, лучше между лопатками, чтобы лезвие достало до легкого, чтобы она собственной грудью почувствовала острие ножа, проткнувшего его насквозь… Хоуп взмахнула рукой над изогнувшейся в последних конвульсиях спиной Рэта и увидела, как маслянисто блеснул нож и как его рука вдруг дернула пустые джинсы к рулю.

Он попытался сползти с нее, но нижняя часть тела ему не повиновалась, точно заколдованная тем ритмом, который он так долго искал; его ляжки содрогались, грудь то приподнималась, отрываясь от ее груди, то снова опускалась, ладони тяжело давили ей на плечи. Потом его большие пальцы вдруг поползли к ее горлу.

— Где мой нож? — хрипло спросил он. Голова его моталась вверх-вниз как бы сама по себе, но пальцы уже смыкались у Хоуп под подбородком, задирая его вверх.

И тогда она воткнула нож прямо в его бледную задницу. Он никак не мог перестать скакать на ней, хотя его тупой мозг уже подавал ему сигналы, что есть дела и поважнее.

— Где мой нож? — снова спросил он. И Хоуп, толком не успев понять, как это произошло, извернулась и рубанула гладкой и острой стороной лезвия ему по горлу. В первое мгновение никакой раны она не увидела, только чувствовала, что он по-прежнему ее душит. Затем он потянулся одной рукой к собственному горлу, скрыв от нее ужасную рану, которую она так рассчитывала увидеть, и она заметила, что сквозь его пальцы течет кровь. Потом он вдруг отнял руку от горла — в поисках ее руки, в которой был нож, — и тут из страшной раны на нее потоком хлынула кровь, и она услышала звук, какой возникает, когда соломинкой высасываешь остатки напитка с самого дна стакана. И почувствовала, что снова может дышать. Где же его вторая рука? — подумала она почему-то. И увидела, что обе руки Орена Рэта, отвалившись от нее, бессильно упали на сиденье и странно дергаются, точно крылья испуганной птицы.