— Нет, Нина! Ты меня знаешь: я так решил, — твердо сказал он. — И не плачь, пожалуйста. Не рви мне сердце! Если все хорошо получится, приеду за вами. А нет — хуже чем сейчас, вы нигде жить не будете… И верьте, я приеду! Я обязательно за вами приеду!

Нина хорошо знала своего мужа: если он что-то решил, его трудно бывает переубедить. Он с трудом принимал чужие доводы и упрямо отстаивал свои.

Первый раз в их совместной жизни она взбунтовалась, Но по его тону поняла, что он принял окончательное решение и уже ни споры, ни плач, ни мольба не смогут на него повлиять.

Весь следующий день прошел в хлопотных домашних сборах. Заплаканная Нина обреченно перебирала свои вещи, ненужные отбрасывала в угол комнаты.

Долго рассматривала свои кавалерийские галифе с кожаными вставками и тоже отбросила. Туда же полетели хромовые сапоги со шпорами, гимнастерка с необычными «юнкерскими» погонами. Их придумал когда-то давно Слащёв, они были утверждены самим Врангелем. Таких погон больше ни у кого не было. Впрочем, и таких юнкеров тоже.

Слащёв вошел в комнату, посмотрел на печально сидящую возле полупустого раскрытого чемодана Нину, обратил внимание на небрежно сваленную в угол кучу ее армейской одежды.

— Ну, что? Собралась?

— Да.

— А почему чемодан пустой?

Нина молча наклонилась и извлекла из кучи армейскую гимнастерку, показала мужу и снова зашвырнула ее в угол. Потом так же подняла галифе, сапоги со шпорами, и все это, показав Слащёву, тоже послала в угол. После всего этого спросила:

— Ты думаешь, мне еще когда-нибудь придется воевать?

Он не ответил.

Жены Мустафы, которых никто из них ни разу не видел, тоже стали дружно собирать Нину в дорогу. Одной еды и сладостей наложили большую коробку, и затем принялись за одежду.

Когда утром следующего дня они выставили во двор все подарки, собранные ими для Нины и Маруси, коробок и узлов набралось порядочно. Главным образом, здесь было все для Маруси: пеленки и распашонки, кофточки, пинетки, одеяльца, бутылки, горшочки, подушечки и даже целая гора игрушек — целых два больших саквояжа. И еще подарили красивую самодельную колыбельку. И хотя Маруся из нее уже почти выросла, решили, что еще месяц-другой она может спать в ней, а там хороший мастер сделает из нее удобную большую кроватку.

Оглядев все выставленное во двор имущество, Мустафа куда-то сходил и приехал ко двору на телеге, правил которой угрюмый турок в натянутой по самые глаза феске. С телеги он не сошел и, сидя на облучке, терпеливо ждал, когда установят в телегу все вещи.

В порт они пошли пешком, вслед за телегой.

В порту возчик тоже не сошел с телеги и за все время разгрузки тоже не проронил ни слова. Так, молча, и уехал

Пантелей и Мустафа перенесли вещи на старый, облезлый и дурно пахнущий чем-то горелым, пароход, словно в насмешку названный «Викторией». Слащёв провожал Нину и нес на руках Марусю. Ей пароход явно понравился. Она с молчаливым восторженным удивлением рассматривала этот крикливый, суетливый и новый для нее мир. Иногда она показывала пальчиком на что-то, ее поразившее, и степень своего удивления выказывала одним коротким, но произнесенным с разными интонациями, словом «О-о».

Лишь когда пароход издал не по чину низкий басовитый гудок, извещающий об отправлении и все стали прощаться, Мария подняла громкий и безутешный рев. И никакие уговоры и увещевания, никакие конфеты и пряники не могли ее успокоить. Она отказывалась идти на руки к Нине, и изо всей своей крохотной силы цеплялась за пиджак и руки отца. Уходя с парохода, уже на сходнях, Слащёв украдкой грубо вытер кулаком лицо — не хотел, чтобы кто-то увидел его нечаянную слезу.

Домой они вернулись незадолго до полудня. Пантелей и Мустафа тут же разошлись по своим делам. А Слащёв стал неторопливо обходить опустевшее жилище. Оно вдруг показалось ему пустынным и чужим, словно обворованным. Под ногами валялся забытый гуттаперчевый клоун с глупо размалеванным лицом. В другой комнате обнаружил Зизи. Она выбралась из-под кровати и, радостно виляя хвостом, бросилась к Слащёву.

— Что, дурочка, решила, что тебя забыли? — он подхватил ее на руки и пошел дальше. Подобрал с пола разбросанные и забытые Ниной чисто женские мелочи: гребешки, заколки, носовые платочки, разложил все это на подоконнике.

Снова вернулся в комнату Маруси. Нечаянно наступил на какую-то игрушку, она жалобно пискнула. Он поднял ее. Это была резиновая кошка, которую жевала Маруся, когда у нее резались зубки.

Он присел на стул и долго сидел так, о чем-то размышляя. Его вывела из задумчивости Зизи. Она потянулась к нему и лизнула его в щеку.

— Сочувствуешь? — спросил Слащёв и добавил: — Ничего. Переживем.

В глубине дома что-то шуршало, позвякивало. Это на кухне чем-то занимался Пантелей.

В доме поселилась печаль.

Слащёв пошел на кухню, увидел Пантелея. Тот что-то толок в ступе.

— Ты что это?

— Та ничого. Пшеничку на крупу. Для каши. Забыл, шо Маруськи уже нема.

— Не толки. Не надо.

— Истолку. Каша будет. Мы не съедим, иждевенцы есть. Барон — той, звестно, до каши с малых лет приученный. Так это шо! Верите-нет, я даже Яшку до каши приохотыв.

— Филин — кашу? — удивился Слащёв.

— А шо филин? Почти той же человек. Два дня мышей ему не давав, на третий зачал кашу жрать за милу душу, — продолжая толочь пшеницу, философствовал Пантелей.

— Оставь ступку! Потом истолчешь. Хочу тебе два слова сказать.

— Лаять будете? — уныло спросил Пантелей.

— За что?

— Тарелку вашую розбыв, пуговки до мундира не пришыв, — стал перечислять Пантелей.

— Стерплю.

— Так чего ж вы тогда так издаля подступаете? — решительно сказал Пантелей. — Уже кажить, шо не так.

— Понимаешь, мне придется уехать. Может, надолго.

— Ну, и езжайте. Не первый раз.

— Ты слышишь? Надолго. Может, очень надолго.

— Ну, и ничого страшного. Дождусь.

— Ты так легко говоришь: дождусь. У Яшки, к примеру, есть ты. Ты его если не мышами, так хоть кашей накормишь. А я уеду, ты один останешься. Как жить будешь?

— Эх, Яков Александрович! Это я по молодости боявся без краюхи хлеба остаться. А счас, в мои-то годы…

— Не хорохорься! И в твои годы сладко поесть хочется, и на мягком поспать. Мустафа тебя кормить не станет. У него у самого целая орава — семь душ. И денег у тебя нет, чтоб за жилье платить.

— Так, може, и я з вами туда подамся. За компанию.

— Туда не берут компаниями.

— Ну — ничо. Хужее бувало. Продержусь.

— Так вот, слушай приказ. Собирай все свое богатство, и — на нашу индюшиную ферму. Мустафа вывезет тебя туда. Ты там, кажется, уже бывал?