Том временем скоротечный бой завершился полным разгромом банды. Санитары перевязывали раненых, чекисты обыскивали мертвых, собирая и сортируя документы, при этом офицерская книжка оберлейтенанта Штайница, обнаруженная в кармане одного из убитых, никого из сотрудников НКГБ не удивила. Оперативный фотограф снимал трупы, бойцы стаскивали на середину поляны трофейное оружие и укладывали его рядами: винтовки отдельно, автоматы отдельно, ножи, кинжалы и шашки отдельно, гранаты тоже отдельно. Из Бентароя приехали две полуторки: забрать своих убитых и раненых. На одну из машин погрузили останки Сергея. Появились местные старики с телегами. Они просили отдать им тела родственников для захоронения. Им пообещали выдать трупы после их идентификации.

К Удальцову, прихрамывая, подошел раненный в бедро навылет Дятлов и попросил водки. Комэск протянул ему свою флягу. Дятлов сделал несколько глотков и вернул алюминиевую посудину. Одна штанина его галифе была разрезана во время перевязки, после чего начальник отдела «ББ» частично утратил боевой вид. Он осознавал это и испытывал некоторое смущение и раздражение.

– Кого это они сожгли? – поинтересовался Удальцов.

– Серегу Казаринова сожгли.

– Серегу?! У шакалье! У зверье! В Барабинскую степь их! Всех!!! И чтоб ни одной горы вокруг!

– Товарищ Сталин знает, куда их определить.

Душа Удальцова жаждала мести. И тут взгляд его упал на кошару.

– А там кто?

– Там пленные.

– Сколько их?

– Одиннадцать человек.

– Спалить всех к е….. матери! Давай вали сено под стены и поджигай!

Конники, потерявшие в боях с бандитами не один десяток товарищей, с величайшим рвением бросились исполнять приказ своего командира.

– Не смей! – крикнул Дятлов. – Это же ведь пленные! Я тебе запрещаю!

– Кто ты такой, чтобы мне запрещать? Начальник? Или, может, старший по званию?

– Тебя посадят, идиот!

– Пускай! Зато Сереге в раю будет весело! Хромай отсюда и занимайся своим делом!

– Ты хоть перепиши их, – попросил Дятлов. – Они все в розыске.

– Переписать – перепишу, ладно уж.

Дятлов отошел к чекистам, радуясь в глубине души тому, что зверей сожгут и что приказ поджечь кошару отдал не он.

Только один пленный владел русским языком, и только он один понял, о чем говорили Удальцов с Дятловым. Это был «Хасан». Он прильнул глазами к щели в стене и увидел Удальцова, а рядом местных жителей, которые приехали за своими убитыми. Дятлова поблизости не было. Если открыться Удальцову, старики все услышат и тогда ни ему, ни его родителям, ни жене, ни четырем детишкам все равно не жить. «Хасан» решил молчать, а когда пленных переписывали, шепотом попросил солдата передать капитану Дятлову, что бентаройский мулла – предатель. Солдат ошалело взглянул на него и пообещал исполнить эту последнюю просьбу приговоренного к смерти.

Когда кошара запылала и люди в ней стали кричать и биться телами о дверь, чтобы вырваться наружу, бойцы, громко обсуждавшие отдельные эпизоды только что отгремевшего боя, разом умолкли и лица их потемнели…

Приехал старшина с полевой кухней. Запахло борщом и макаронами по-флотски, однако вонь горелой человечины, витавшая над поляной, забивала эти вкусные запахи, и кусок никому не лез в горло.

Прибыл полковник Ерохин на ленд-лизовском[27] джипе. Выслушал рапорт Дятлова, жестом подозвал Удадьцова и, когда тот подъехал, тихо сказал ему:

– Клади оружие.

Начальник областного управления HKГБ обладал необъятной властью, и никому, даже Удальцову, не пришло бы в голову ослушаться его. Комэск расстегнул ремень, стянул с себя кожаную сбрую вместе с маузером и шашкой и бросил все это на заднее сиденье автомобиля.

– Слезай с коня. Негоже распоясанному командиру сидеть в седле. Сдай эскадрон заместителю и иди ко мне в машину.

Читая список сожженных пленников, Ерохин наткнулся на фамилию «Хасана». Он ахнул, застонал даже. «Господи! Что же я скажу его отцу?! Отец агента был другом Кирова еще по временам Гражданской войны. Он воспитал сына в духе беззаветной преданности Советской власти и России». Ерохин с жестокой неприязнью взглянул на отважного полудурка Удальцова, которого все считали любимчиком полковника. Бывший комэск безмятежно дымил папироской, поглаживая густую черную гриву своего жеребца. Ерохин подумал, что многие сотни лет прошли с тех пор, как землю посетили Иисус, Магомед и Будда, но люди за это время не стали лучше. Значит, какая польза от учений великих пророков? И если великие не смогли превратить зверя в человека, то куда уж ему, Ерохину, достичь положительных результатов на этом безнадежном поприще.

– Поехали! – приказал он.

Эскадрон эскортом проводил до Бентароя арестованного командира.

– У меня к вам две просьбы, Анатолий Степанович, – заговорил вдруг молчавший доселе Удальцов.

– Валяй! Что смогу – сделаю.

– Не выгоняйте с работы Верку Измайлову.

– За что ж ее выгонять?

– Беременная она. Ребенок будет у нее от Сереги. Серега был кореш мне.

– О Вере и ее ребенке позаботимся.

– Вторая просьба касается лично меня: не сваливайте меня в Гулаг, а сдайте в штрафбат. Я кровью смою…

– Постараюсь что-нибудь сделать.

У въезда в райцентр эскадрон отстал от машины. И тут новый комэск решил поднять боевой дух вверенного ему подразделения.

– Запевай! – скомандовал он и, приосанившись, оглядел строй своих конников.

Запевала послушно начал: «Шел отряд по берегу…» Но песня не пошла. Запевала попробовал: «Там, вдали за рекой…» И эта песня не пошла тоже. Комэск все понял и дал отбой:

– Отставить песню!

Вечерело. Кровавое солнце окуналось в кровавую зарю…

И еще будет много кровавых зорь над этими горами, лесами и степями. И внуки погибших сегодня падут через полвека в смертельной битве на этой самой благословенной кавказской земле. Сгорит в танке внук Сергея Казаринова. Разлетятся в клочья на минном поле, пытаясь вырваться из осажденного русскими Нефтегорска, оба правнука Муртазы Заурбекова. И тысячи матерей, заломив руки, завоют по своим сыновьям, и голодные собаки будут жрать трупы своих убитых хозяев, и безногие дети на костылях будут играть в прятки среди развалин.

Как долго будет продолжаться это? Кто знает. Быть может, до той поры, когда человек перестанет притворяться человеком, но станет им.

Поздней ночью в доме, где квартировал начальник «Смерша» майор Круглов, прогремели два выстрела. Часовой, охранявший дом, вызвал начальника караула. Прибежал офицер с двумя солдатами. Они вошли в дом и обнаружили там, кроме перепуганной хозяйки, два трупа: Круглов застрелил свою полевую походную жену, а по-простому любовницу медсестру Анну Зырянову, и застрелился сам. Их закопали в тот же день в дальнем углу городского кладбища. Через месяц из Камышина приехала старенькая мать Круглова и поставила на могиле скромный памятник. ЧП прошло во всех отчетах как чистой воды бытовуха – приревновал, дескать, сорокатрехлетний майор молодую девчонку к одному из своих оперов, и потому так вышло. Начальству Круглова на всех уровнях в связи с чрезвычайным происшествием пришлось долго отмазываться и отписываться, поэтому в высоких штабах покойного майора именовали не иначе, как сукиным сыном и дерьмом собачьим, а, отмазавшись и отписавшись, его тут же забыли, сдав тощенькое следственное дело в архив. Стояла весна 1944 года. Войска 1-го Белорусского фронта готовились к большому наступлению…