Как бы там ни было, я не стыжусь признаться перед всеми этими свидетелями, что я люблю тебя, Лео Винси, и оказывается, что эта… эта женщина или богиня тоже любит тебя. Она только что сказала, что сейчас, сию минуту ты должен сделать окончательный выбор между нами. По ее собственным словам, если я виновна перед Исидой, чьей посланницей она себя объявляет, то ее вина куда более тяжкая. Ибо она похитила тебя, Лео Винси, и у твоей небесной властительницы, и у твоей земной невесты, да еще и обманом получила дар бессмертия. Поэтому если я грешница, то она куда большая, – не так уж чист и ярок этот свет, который теплится в ветхой лампаде, как уверял нас Орос.

А теперь выбирай, Лео Винси, окончательно и бесповоротно. Не буду себя хвалить: ты знаешь, и какой я была, и какая я сейчас. Я могу подарить тебе любовь, счастье, а может быть, и детей, и вместе со всем этим – власть и могущество. Что может подарить тебе эта ведьма – угадать нетрудно. Россказни о временах минувших, картины на огне, мудрые речения и медово-сладкие слова, а может быть, и обещания посмертного блаженства, когда грозная богиня, которой она служит, соблаговолит сменить гнев на милость. Я сказала. Добавлю немногое.

О ты, ради кого, если верить Хесеа, я отреклась от своего высокого сана и не побоялась переплыть неведомое море; о ты, кого я готова была прикрыть своим хрупким телом от козней этой жестокой и своекорыстной колдуньи; о ты, кого совсем недавно с риском для собственной жизни я вытащила из реки, спасла от смерти, – выбирай, выбирай!

Всю эту долгую речь, как будто бы сдержанную, но в сущности такую жестокую, хорошо продуманную и тем не менее лживую, ибо строилась она на внешних эффектах и умолчаниях, Айша, которая еще не оправилась от своего смятения, выслушала со скрытой яростью. Она не ответила ни единым словом, ни хотя бы единым жестом. Айша уже сказала все, что хотела, и не унижалась до смиренной мольбы.

Я смотрел на пепельно-серое лицо Лео. Он потянулся к Атене, привлекаемый, видимо, страстью, которой пылали ее прекрасные глаза, но тут же отшатнулся, покачал головой и вздохнул. Его лоб слегка порозовел, взгляд стал почти счастливым.

– В конце концов, – произнес он, как бы размышляя вслух, – я должен отталкиваться не от неведомого прошлого или мистического будущего, а от своей собственной жизни. Айша ждала меня две тысячи лет, Атене, ради могущества и власти, вышла замуж за человека ей ненавистного, а затем отравила его, как, возможно, могла бы отравить и меня, если бы я ей опостылел. Не знаю, какие клятвы я давал Аменартас, если такая женщина в самом деле жила. Но я хорошо помню клятвы, какие давал Айше. Если я отвергну ее сейчас, значит, вся моя жизнь – ложь, а моя вера – мыльный пузырь; значит, любовь не может пережить не только могилу, но даже и старость.

Я помню Айшу, какой Она была, и принимаю ее, какова Она есть, надеясь и веря, что Она еще преобразится. Любовь по самой сути своей бессмертна, и, если так суждено, любовь может питаться одними воспоминаниями, пока смерть не высвободит душу из ее темницы.

И, подойдя к ужасному сморщенному существу, Лео опустился на колени и поцеловал его в лоб.

Да, он поцеловал это вопиющее уродство, и я убежден, что это один из самых великих и отважных подвигов, когда-либо совершенных человеком.

– Итак, ты выбрал, – холодно сказала Атене, – и я говорю тебе, Лео Винси, что твое благородство вызывает у меня еще большее сожаление о моей утрате. Забирай же свою… свою невесту, а я ухожу.

Но Айша все еще продолжала молчать: ни слова, ни жеста, затем Айша опустилась на свои костлявые колени и стала молиться. Я запомнил ее молитву дословно, хотя и не понял, к какой именно Высшей Силе эта молитва взывает; я так до сих пор и не знаю, кого – или что – Айша чтила в своем сердце.

– О Вершительница всемогущей Воли, острый Меч в руках судьбы, непреложный Закон, именуемый Природой, о Ты, кому египтяне поклонялись под именем Исиды, богиня всех времен и народов, Ты, соединяющая мужчину и женщину, возлагающая младенца на грудь матери, возвращающая наш прах в земной прах, Ты, что даешь жизнь самой смерти и озаряешь светом жизни тьму вечную, Ты, что заставляешь приносить обильные плоды землю, Ты, чья улыбка – Весна, чей полуденный отдых – дремотное Лето и чей сон – Зимняя ночь, – внемли мольбе твоей избранной дщери и посланницы.

Некогда ты наделила меня собственной силой, бессмертием и красотой, подобной которой нет ни у одной дщери этой Звезды. Но я совершила тяжкий грех перед тобой, этот грех я искупала бессчетными столетиями одиночества, ты покарала меня уродством, которое делает меня омерзительной в глазах моего возлюбленного и вместо диадемы великого могущества оскверняет мое чело этой шутовской короной. Но Ты, чье дыхание, подобное быстрому ветру, приносило мне и радость, и горе, – Ты обещала мне, не знающей умирания, что увядший цвет моей бессмертной красоты снова взойдет на топкой почве позора.

О милосердная Мать, к Тебе, коей обязана я жизнью, обращаю я свою молитву. Да послужит его верная любовь искуплением за мой грех, а если в этом мне отказано, даруй мне смерть – последний и благословеннейший из твоих даров.

Когда Айша кончила молиться, наступило долгое-долгое молчание. Мы с Лео переглянулись в замешательстве. Вопреки всякому здравому смыслу мы надеялись, что эта прекрасная, трогательная молитва, обращенная к великому, бессловесному духу Природы, будет услышана. Для этого должно было свершиться чудо, но почему бы ему не свершиться? Продление жизни Айши было само по себе чудом, при том что некоторые скромные рептилии, как утверждают, живут столь же долго, как и Она.

Переселение ее духа из пещер Кора в этот храм также было чудом, во всяком случае, для нас, людей западных: обитатели этих частей Центральной Азии могли бы и не согласиться с этим мнением. Чудо и то, что Айша возродилась в том же самом безобразном теле. Но то же ли это тело? Не тело ли последней Хесеа? Все дряхлые старухи на одно лицо, и за восемнадцать лет изменившаяся духовная суть могла стереть незначительные различия и придать заимствованному телу некоторое сходство с покинутым.

Не чудо ли все эти изображения в огненном зеркале? Да нет. Сотни ясновидцев в сотнях городов могут производить подобный же эффект на воде или в хрустале – разница только в размерах. Это не более чем отражение сцен, запечатленных памятью Айши, а может быть, даже и не отражение, а фантомы, порожденные в нашем воображении с помощью некоей месмерической силы.

Нет, все это не истинные чудеса, ибо при всей их необыкновенности они поддаются объяснению. Какие же у нас основания ожидать чуда сейчас?

Такие мысли роились в головах у нас с Лео. Рождались и умирали бесчисленные минуты, но ничего не происходило.

Наконец все же что-то произошло. Свет, который лился от огненной завесы, постепенно померк, а сама завеса опустилась вниз, в кипящую бездну. Впрочем, в этом не было ничего удивительного: как мы уже видели издали, завеса постоянно менялась – обычно с приближением рассвета, а время было уже предутреннее.