Граф де Дама командовал наступлением на правом фланге, Бентам и Фэншоу, поддерживаемые кораблями Джонса, «Владимиром» и «Александром», пошли в атаку на турецкие линейные корабли. Турки двинулись им навстречу, трубя в трубы, ударяя в кимвалы и громко крича, однако, не выдержав дерзкого натиска, скоро отступили. Корабль самого Хасана-паши сел на мель. К нему устремились канонерки графа де Дама, но турецкий огонь потопил одну из лодок. Заметив мель, Пол Джонс приказал своим линейным кораблям прекратить преследование, но Бентам, Фэншоу и остальные продолжали погоню на своих легких судах.

Главное дело разгорелось после полудня, когда удалось разбить оттоманский флагман. Хасан-паша продолжал командовать боем, высадившись на ближайшую косу.

Англичане не прекратили охоты и с наступлением ночи. Турки отошли под прикрытие очаковской артиллерии, оставив в Лимане два разбитых линейных корабля и шесть канонерских лодок.

Ночью Газы Хасан стал выводить свой флот в море, но, когда корабли проходили мимо Кинбурнской косы, Суворов открыл по ним огонь с батареи, выставленной на этот самый случай. Пытаясь уклониться от русских ядер, два корабля и пять фрегатов врезались в берег и встали, освещенные яркой луной. Во время затишья Пол Джонс провел рекогносцировку и написал мелом на корме одного из кораблей: «Сжечь. Пол Джонс, 17/28 июня».

На флагмане Нассау собрался военный совет. Адмиралы снова поссорились. «Я не хуже вас знаю, как захватывать корабли!» — кричал Нассау. «А я доказал, что умею захватывать не только турецкие», — парировал Джонс.[791]

Нассау, Бентам и де Дама решили атаковать суда, севшие на мель. «Дисциплиной, — вспоминал Бентам, — мы немногим отличались от лондонской толпы». Он выпустил столько ядер, что из-за дыма уже не видел цели. Ему удалось захватить один линейный корабль, но «толпа» так жаждала крови, что взорвала другие суда, к веслам которых были прикованы три тысячи гребцов. «Мертвые тела плавали вокруг еще две недели», — рассказывал Сэмюэл отцу.[792] Хасан-паша приказал казнить нескольких своих офицеров.

«Наша победа полная! восклицал Нассау. — И обеспечила ее моя флотилия!» За два дня сражений турки потеряли 10 кораблей, 5 галер, 3 тысячи человек убитыми и 1673 пленными. Потери русских составили всего один фрегат, 18 человек убитых и 67 раненых. Графу де Дама была поручена честь доставить эту новость светлейшему в лагерь на Буге. Князь был вне себя от радости: «Что я вам говорил? — восклицал он, обнимая де Линя. — Это ли не чудо? Я баловень у Господа Бога». И писал Суворову: «Лодки бьют корабли [...]! Я без ума от радости».[793]

В ту же ночь светлейший приплыл по Бугу на флагман Пола Джонса «Святой Владимир», где был устроен обед. Подняли флаг Потемкина — адмирала Черноморского и Каспийского флотов. Князь убедил командующего гребной флотилией извиниться перед обидчивым американцем, однако остался при убеждении, что победа одержана только благодаря Нассау. «Матушка родная, Всемилостивейшая Государыня! — писал он Екатерине 19 июня. — Поздравляю с победой знаменитой! Капитан-паша, хотевши нас проглотить, пришед с страшными силами, ушел с трудом. Бог видимо помогает. Мы лодками разбили в щепы их флот и истребили лутчее, а осталась дрянь, с которою он уходит в Варну. Матушка, будьте щедры к Нассау, сколько его трудов и усердия [...] А пират наш не совоин».[794]

На самом деле победой русские были больше всего обязаны артиллерии Бентама. Разумеется, в этом не сомневался и сам Сэмюэл, произведенный в полковники и получивший Георгиевский крест и шпагу с золотым эфесом. Потемкину Екатерина отправила золотую шпагу «необыкновенной красоты, с тремя большими алмазами» и золотое блюдо с надписью «фельдмаршалу князю Потемкину-Таврическому, командующему сухопутной и морской армиями, одержавшими победу на Лимане, и создателю флота».[795] Посрамленный Хасан-паша ушел с остатками своего флота.

Все шло прекрасно, теперь можно было приступать к осаде Очакова, как вдруг от Екатерины пришла весть о том, что 21 июня шведский отряд, переодетый в русские мундиры, инсценировал нарушение собственной границы. Король Густав III начал войну против России. Выступая из Стокгольма по направлению к Финляндии, он хвастался, что скоро «будет завтракать в Петергофе». Главные русские силы и лучшие военачальники находились на юге. Командование финским фронтом было поручено графу Мусину-Пушкину, ничем до сих пор себя не проявившему. По счастью, Балтийская флотилия Грейга не ушла в Средиземноморье, как предполагалось, и в первом же морском бою шведы были разбиты. Однако на суше наступление Густава на Петербург продолжалось. В столице чувствовали себя как в осажденной крепости. Обдумывая, как в будущем защитить Петербург от шведов, Потемкин вполне всерьез писал Екатерине о том, что необходимо было бы переселить всех жителей Финляндии и построить на финской земле сплошные заградительные укрепления: «Я не любил никогда крепости, а паче Финляндских наших, которые ничему не мешают, а берут людей много. Я всегда говорил, хотя может быть то казалось шуткою, чтобы всех финляндцев развести по государству, а землю засеками зделать непроходимою. Тогда бы столица была верна».[796]

Тем временем Англия, Голландия и Пруссия изъявили готовность заключить антироссийский тройственный союз. Новый прусский король Фридрих Вильгельм желал во что бы то ни стало нагреть руки на русско-австрийской вражде с Турцией и завладеть еще одним куском Польши (таков был план, получивший имя своего создателя, прусского канцлера графа фон Герцберга). Екатерина заверяла Иосифа, что не допустит войны Пруссии с Австрией, но все понимали, что сама Россия в любую минуту может оказаться вынуждена воевать на три фронта — против Турции на юге, против Швеции на севере, против Пруссии — на западе.

1 июля Нассау возглавил морскую атаку на турецкие корабли, оставшиеся под прикрытием очаковской крепости. После сражения турки бросили свои суда и укрылись за крепостными стенами. Через два часа после этого Потемкин сел на коня и двинулся на Очаков во главе 13 тысяч казаков и 4 тысяч гусар. Гарнизон встретил их заградительным огнем, а затем вылазкой 600 всадников и 300 пехотинцев. Князь немедленно выставил на равнине под крепостью двадцать пушек и лично командовал бомбардировкой. «Огромные алмазы на портрете императрицы, который он всегда носил на груди, привлекали огонь на него».[797] Рядом с ним убило солдата и двух лошадей.