В советское время какая-никакая идеология все же была. Все ее проклинали и относились к ней как к подразумеваемому обязательным ритуалу. Но она была как бы точкой отсчета, что облегчало выстраивание сюжета, кто и за что гибнет в экстремальных случаях.

Сегодняшняя ситуация выглядит даже хуже. Идеологический инструментарий вместе с бойцами идеологического фронта типа журналистов, режиссеров и актеров остался, а идеология исчезла. Идеологию приходится выдумывать из головы: она оказалась нужна везде — от армии до школы. Она все равно является неизбежной составляющей даже тогда, когда ее нет.

И вот мнение аналитика: «В нынешней России идеология, конечно, тоже есть. Но сформулировать ее невозможно, поскольку она представляет собой смесь из текстов Дугина, сериала „Щит и меч“ и пособия по цифровой экономике для сотрудников Сбербанка»[1127].

Подчеркнем самое важное: идеология есть, но не в явно сформулированном виде. В этой формулировке забыта советская составляющая этой неявной идеологии, которая очень важна для нее, поскольку все эти «Можем повторить» идут именно оттуда.

Тем более по сегодняшний день Россия пытается удерживать советскую политику. Д. Орешкин пишет: «люди понимали, что советская система уже тупиковая. По данным ВЦИОМ конца 80-х — начала 90-х, проблема распада СССР занимала шестое-седьмое место в списке озабоченностей советских людей. Их прежде всего волновало отсутствие нужной продукции: еды, детских ботинок, тетрадей, книг, кроме того, люди опасались войны, их волновала личная безопасность из-за всплеска уличной преступности, волновала тема зарабатывания денег, и только потом их волновал распад СССР. Но к 1999 году распад СССР, как оказалось благодаря работе ряда пропагандистов, был самой большой болью респондентов. Каких пропагандистов, спросите вы. Не чисто ельцинских, а пропагандистов из спецслужб, которые все чаще, примерно после выборов 1996 года, начали говорить, что у нас была великая страна, нас все боялись и уважали, а то, что теперь ее нет, мы, мол, считаем катастрофой»[1128].

Сильная идеология может вести людей на подвиги, а если ее нет, то нет и подвигов, ведь никто не пойдет на них ради новой марки автомобиля. Сегодняшняя виртуальность создает образы шпионов/разведчиков (российский сериал «Спящие» или американский «Американцы»), но они куда менее героичны, чем герои советского времени.

Виртуальностью в прошлом всегда пользовались жрецы, возвышая своих божеств над населением. Потом современные формы религии и идеологии создали индустриальные варианты использования виртуальности, одним из которых являются государственные праздники.

Государственные праздники создают концентрацию счастья в одной точке пространства и времени, они «цементируют» счастье с сакральными местами, создавая преемственность между прошлыми и современными руководителями, делая из счастья государственный продукт, который «отпускается» только тем, кто любит государство.

Солдат должен уметь стрелять, а гражданин — боготворить государство. Это как С. Королев, который сначала набирал людей на работу по тому, какой он специалист, лишь потом думая, какой он человек. А в конце жизни он в первую очередь думал, какой человек, и лишь потом — какой специалист. Так и государство склонно думать в первую очередь, как гражданин его любит, и лишь потом, что он за человек.

Современные исследователи пишут о государственных праздниках: «смыслы, декларируемые государственными праздниками, подразумеваются в качестве единственно возможных и законных. Вследствие чего праздники как символические системы и собственно политическое действие, наделенное идеологическим содержанием, способны производить и навязывать представления о социальном мире»[1129].

Вернувшись к нашей главной теме, повторим некоторые характеристики виртуальности в ее функции управления поведением:

— виртуальный объект должен останавливать внимание своей физической реализацией, к примеру, золотые купола церквей, которые даже сейчас останавливают взгляд, а что было тысячу лет назад,

• виртуальность предполагает определенную организацию поведения сегодня и завтра,

• виртуальность является мостиком между прошлым и будущим, как, например, памятники, это формула поведения,

• виртуальность привязана к возрасту — октябренок, в отличие от пионера и комсомольца, имел своего собственного Ленина. Как записано у нас в голове:

Однако это оказалось народным исправлением оригинала, который был совсем другим[1130][1131].

Наши мозги не справляются со всем, что происходит, мы стали видеть больше, но меньше понимать, мы подошли к какому-то пределу понимания. Как говорит о наших возможностях нейрофизиолог А.

Каплан: «Мозг был заточен под жизнь в пещере. Подготовлен ли он к современным дворцам и потокам информации? Вряд ли. Все же природа экономна, она затачивает животное под ту среду обитания, в которой оно существует. У человека, конечно, менялась среда, но суть ее варьировалась мало. Несмотря на разительные изменения, произошедшие с древности, механика среды в рутинном понимании осталась той же. Как изменилась деятельность конструкторов, делающих ракету вместо „Жигулей“? Разница, конечно, есть, но смысл работы один и тот же. Сейчас же среда принципиально изменилась: огромные автотрассы, бесконечные телефонные звонки, причем все это случилось всего за 15–35 лет. Как отшлифованный под пещеру мозг будет с этой средой справляться? Мультимедийность, огромные, неадекватные человеческим скорости поступления информации, новая ситуация с перемещениями по планете. Нет ли опасности, что мозг уже не может выдерживать такие нагрузки?»[1132].