«Я родом из Валлонии», — так начал Верлен свою речь в Антверпене, 1 марта, в литературно-художественном клубе, где собралось множество валлонских и фламандских писателей: Макс Эльскамп, Морис Метерлинк, Камиль Лемоннье, Эдмон Пикар, Октав Мос, Андре Фонтена и другие. Поэта встретили радостно, по-товарищески. Верлен был очарован приемом, но журналисты восприняли его холоднее, и на следующий день в газете «Прекурсер» можно было прочесть: «Бедняга поэт больше не в состоянии выступать на публике».

Город, где он бывал и раньше, в этот приезд разочаровал Верлена: целые кварталы были снесены и застроены заново пошлыми домами в английском стиле.

Художник Анри ван де Вельде[671] приютил Верлена на ночь. Прежде, чем лечь, наш поэт написал Эжени о своих подвигах, вложив в письмо денежный перевод на двадцать франков. В эйфории от ожидания обещанной крупной суммы денег Верлен снова стал неосторожен…

Через день, в два часа пополудни, состоялась еще одна лекция — снова в Брюсселе в клубе «XX». Небрежный костюм оратора вызвал ропот неодобрения. От усталости голос его совсем ослаб.

— Ничего не слышно! — кричали из зала.

— Так подойдите поближе, — ответил он.

Публика сгрудилась вокруг Верлена, и он с грехом пополам закончил свою утомительную лекцию.

Засидевшись в пивных, нетвердой походкой он поздно ночью вернулся к графу Картон де Виару.

Назавтра, в пятницу, Верлена опять ждали в Брюсселе, в «Литературно-художественном клубе», где в апреле 1865 года выступал Бодлер. Вот тут-то все и началось. Изрядно поднабравшись на приеме на улице Фурш, Верлен задержался и в конце концов явился в ярко освещенный и уставленный зелеными растениями клуб в довольно плачевном состоянии. Поднимаясь на сцену, он споткнулся, упал и под всеобщий смех стал собирать рассыпавшиеся листки и искать свое пенсне. Бумажки, должно быть, перепутались, и наш оратор бормотал что-то настолько невнятное, что половина слушателей отправилась развлекаться в другие места. Потрясенным организаторам Верлен заявил с удовлетворенным видом: акустика была великолепна!

Эжени прислала галстуки и доставила ему этим такое удовольствие, что он совсем потерял голову. «Я рассчитываю, — написал он ей, — что в следующий четверг или пятницу в моем распоряжении, а следовательно, и в вашем, мадам, будет около 1000 франков».

И праздник продолжался. В Льеже, где во всех газетах сообщалось о приезде Верлена и по всему городу были расклеены афиши, его ждали с нетерпением. Оставив свой багаж в железнодорожной гостинице, поэт по приглашению членов «Общества свободной конкуренции» тотчас же отправился на экскурсию по местным виноградникам. Разгоряченный обильной выпивкой, Верлен, стоя в экипаже, приветствовал подвыпивших новобранцев. Перед выступлением он счел необходимым выпить еще один стаканчик абсента в кафе «Ренессанс». Народу было немного. Верлена ждали, и когда этот величественный старец наконец вышел на сцену, в зале поднялся ропот неудовольствия: никто еще не выступал здесь без фрака. Жалкое это было зрелище: Верлен, борясь с дремотой, читал свой доклад, а в зале разговаривали, шелестели газетами, смеялись, ходили. На приеме у советника Офшмидта Верлен сначала выглядел усталым, но после одного-двух бокалов шампанского оживился и произнес достаточно фривольный тост, заставивший покраснеть присутствующих дам. Около полуночи ему намекнули, что пора бы и отдохнуть, и на всякий случай проводили до гостиницы.

Верлену предложили прочесть еще одну, дополнительную лекцию в Вервье[672], но он отказался, узнав, что Брюссельская коллегия молодых адвокатов приглашает его выступить во Дворце правосудия.

В воскресенье, 5 марта, на обеде у секретаря «Общества свободной конкуренции», в ответ на вопрос, будет ли Верлен когда-нибудь избран во Французскую Академию, поэт экспромтом произнес блестящую речь, такую, как полагается произносить новоизбранному академику. Понося различные школы и группы, он объявил себя единственным в этот век вырождения представителем подлинной Поэзии, поэзии сердца, которая не нуждается в манифестах и доктринах. В тот момент это был не старик в пенсне, скрючившийся над своими бумажками, а воскресший Верлен героической эпохи Парнаса.

Следующий день, понедельник 6 марта 1893 года, был днем восстановления репутации. Когда-то, подталкиваемый полицейскими в треуголках, не понимая, что с ним, собственно, происходит, Верлен вынужден был сесть на скамью подсудимых. Теперь в палате исправительного суда он должен был смыть это позорное пятно. К несчастью, старого здания Дворца правосудия больше не существовало, на его месте было сооружено новое, торжественное открытие которого состоялось 15 октября 1883 года. Но если здание и изменилось, атмосфера была все та же. Устроившись на месте секретаря суда, под судейской вышкой, перед множеством людей — адвокатов, журналистов и просто любопытных — Верлен поправил свое пенсне и начал так:

— Дамы и господа, вы, наверное, знаете, что я не в первый раз встречаюсь с Фемидой в ее бельгийском обличии. Несколько лет назад мне выпало на долю познакомиться с ней очень близко и при совсем иных обстоятельствах, гораздо более неприятных, должен вам сказать, в такой степени неприятных, что перспектива пересечь границу вашей страны породила во мне некоторые опасения, и я счел нелишним получить охранное свидетельство от вашего министра юстиции, которого — странное совпадение — зовут так же, как и комиссара полиции в моем квартале (Жюль Лежен. — П. П.). Он весьма любезно откликнулся на мою просьбу. Это охранное свидетельство лежит у меня во внутреннем кармане — я говорю это к сведению тех бравых волосатых жандармов, силуэты которых я заметил в мрачных коридорах Дворца правосудия, в котором мы с вами в данный момент находимся[673].

Верлен прочел несколько отрывков из своей будущей книги «Как я сидел в тюрьме», чем заслужил громкие аплодисменты, по его словам, «идущие от сердца и несколько преждевременные», поскольку он прекрасно знал, что является «посредственным чтецом» и «совсем никудышным оратором». К тому же освещение было плохим. Зато как все было волнительно! «Я правда плакал от умиления, радости и гордости, оправданной в подобных исключительных обстоятельствах»[674].

Он долго думал, прежде чем отправиться в Гент, и все-таки в последний момент решился, рассудив, что несколько сотен франков лишними не будут.

На следующий день утром его встретили с обычными церемониями в «Отель де ля Пост» на Военной площади. Там он познакомился с двумя молодыми воинствующими католиками — Фирмином Ван дер Бошем, критиком, и Жаном Казье, автором «Евхаристических поэм», которые приняли его как Мессию.