Наконец, поскольку брак с Вильгельмом был обещан под закладом двухсот тысяч, и эту гарантию Ягайлло обещал заплатить.

Правда, слушая эти обещания, королева могла побледнеть и задрожать, так они были заманчивы для Польши и так должны были склонить к Ягайлле все сердца, кроме её бедного сердца…

Ядвига слушала эти речи, как неприятный рокот, решив не отвечать и не показывать какого-либо признака согласия на них. Она замкнулась в непреодолимом, презрительном молчании.

Разве её интересовало, что там делалось? Поэтому она предоставила отвечать за неё панам, которые, поблагодарив послов от имени королевы, просили время на раздумье.

Скиргайлло и Борис легко могли догадаться, какие чувства были у Ядвиги. Но, в силу своей привычки, сперва в ней видели слабую, беспомощную женщину, несовершеннолетнюю девочку и ребёнка, которым распоряжалась мать.

Им дали понять, что краковский обряд был только церемонией, а всё должно было разрешиться в Венгрии.

После нескольких речей, окончания которых королева нетерпеливо ждала, послы, низко поклонившись, оставили залу, а Ядвига сию минуту вскочила с мученического трона и вышла за своим двором, подавляя в себе плач и гнев.

Казначей Димитр бежал за ней, спрашивая, что она прикажет делать с подарками.

Она обернулась, сурово глядя на него.

– Везите их в казну, не хочу о них знать и прикасаться к ним; в казну!

В этот день Добеслав из Курозвек и Николай из Бжезия большим пиршеством принимали посольство в замке, но Ядвига ни на минуту не хотела выйти. Должны были уважать её волю.

Беспокойный епископ Радлица стал упрекать панов в том, что, раздражая королеву, могут довести её до тяжёлой болезни. Каждый день он видел возрастающее беспокойство, Хильда говорила с плачем о бессонных ночах. Епископ хотел прописать лекарства, но королева отказалась их принимать. Всё это начинало быть угрожающим.

Несколько дней прошло спокойней, и Ядвиге могло казаться, что её сопротивление, может, задержит панов, пробудит в них жалость.

Жалели все, но никто не хотел отказаться от мысли, которая была решающей для будущего величия и силы. Наиболее преданные молодой королеве, как Спытек из Мелштына, признали себя побеждёнными жертвой, какую им приносили, а оттолкнуть её было невозможно.

Напрасно прекрасная Эльза, наречённая Спытка, старалась его преобразить; находила его замкнутым, молчаливым, но невозмутимым. Он возлагал вину на других.

Переговоры у Добеслава из Курозвек, у Яська из Тенчина продолжались несколько дней. Королева не знала об их результате. Только когда приняли решение, пришли с ним паны Совета к молодой государыне. Не поддавались ей, но старались по крайней мере подсластить то, что были вынуждены объявить. Самый мягкий, Ясько из Тенчина, и архиепископ объявили Ядвиге, что сами они ничего не хотят говорить, но отправляют посольство к королеве-матери.

Ядвига, услышав это, остывшая от страха, подняла глаза. Ей это казалось спасением, она не сомневалась, что любящая её мать, до сих пор благоприятствующая Вильгельму, которая сама ей дала гарантию, что она выйдет за него замуж, послов отправит отказом.

– Моя мать лучше всех знает, что меня связывает клятва, – сказала она, – пусть услышат это из её уст.

Она поглядела смелей и вздохнула.

Ясько из Тенчина прибавил, что и для сопровождения, и для договорённости с королевой они тоже отправят с ними своих послов.

– Кого? – спросила с беспокойством королева.

Архиепископ назвал подчашего Влодка из Огродзенца, Николая Богорию и Кристина с Острова.

Из этих только первый был ближе знаком с королевой, и она тут же подумала, что должна увидеть его. Она также хотела, чтобы и от неё был посол; но кого она могла выбрать?

На следующий день подчаший Влодка прибыл с утра; за ним посылали. Он нашёл королеву храброй и спокойной. Она сама к нему подошла.

– Вы едете с послами? – спросила она. – Да? Хотите одновременно быть моим послом к матере?

Влодка объявил готовность. Пани не очень ему доверяла, потому что имела время узнать, что он шёл единодушно с другими, но был это муж благородный; долг совести наказывал ему справить посольство по желанию королевы.

– Я не знаю, что вы думаете обо всём, что тут делается, – сказала она с серьезностью, не свойственной её возрасту, – и не хочу знать, что у вас в сердце. Я требую от вас слова, что скажете моей матери то, что я отправлю через вас?

– Милостивая пани, – ответил подчаший, – это долг…

Ядвига смотрела в пол.

– Скажите моей матери, что я напоминаю о данном ею слове, об обручении, что буду неразлучна с мужем. Скажите, что я хочу сдержать клятву, и никакая сила решения этого не нарушит.

Подчаший молчал, с покорностью кланялся, что-то шептал, был смущён.

Ядвига измерила его взглядом.

– У меня есть ваше слово…

– Я сдержу его…

На следующий день послы хотели уезжать. Оставшись одна, Ядвига становилась ребёнком. Она пошла жаловаться Хильде и плакать… Вынуженная быть королевой, она чувствовала в себе храбрость, но сил не хватало.

– Они отправляют послов к матери! Мне некого послать! Влодка расскажет то, что я ему поручила, но защищать и поддерживать меня не будет.

Она заламывала руки. Думала о Гневоше; тот, со дня на день ожидал Вильгельма, отъехать не мог – послать было некого. Тогда в голову Хильде пришёл заплутавший на двор клеха.

Однако она не вспомнила о нём, пока не расспросила. Бобрек всегда крутился поблизости, чтобы его быстрей могли найти. При первом шёпоте Хильды он с большим удовольствием взялся за тайное посольство. Его делом было, как он говорил, прицепиться к отъезжающим, напроситься в какую-нибудь свиту. Уже подумывал о Хавнуле.

С этим он как можно живее сбежал в город. Ложь ничего ему не стоила, а покорность умел мастерски разыгрывать. Но было нелегко выхлопотать доступ к человеку, который был теперь тут всем.

Скиргайлло и Борис были явными послами Ягайллы, тайным и главным – Хавнул. Он вёл переговоры с панами, он всем распоряжался.

Целуя край его одежды и показывая необычайную радость от встречи с тем, которого называл своим благодетелем, Бобрек поймал в проходе в сенях Хавнула.

Староста его вспомнил, но холодно его принял.

– Господин, я должен вас просить о великой милости! – воскликнул он.

– Говори, только быстро, потому что я спешу, – отрезал Хавнул.

Тогда быстро, ловко Хавнул сплёл байку, как на дворе старой королевы у него был брат, который там болел, а он по христианскому долгу хотел его навестить.

Он напрашивался хотя бы слугой в дорогу.

Едва минуту подумав, Хавнул согласился на то, чтобы клеха присоединился к его отряду, а Бобрек поклонился