Описание смерти Брунгильды в «Книге истории франков» достойно антологии. Поскольку ни одного наследника австразийской династии не осталось, после смерти Теодориха II единым королем назначается Хлотарь II. Он немедленно просит Брунгильду выйти за него, чтобы скрепить мир. Тогда старая королева появляется перед молодым королем, наряженная, как Иезавель, предстающая перед Ииуем. Но Хлотарь II сразу же обвиняет ее в том, что она — «противница Бога». И начинается казнь, с такими непременными атрибутами, как верблюд, дикие лошади и костер, на котором королева принимает «весьма позорную и весьма заслуженную смерть».

Современные историки лишь редко принимают автора «Книги истории франков» всерьез. Может быть, он этого бы и не пожелал. Его книга, вероятно, была рассчитана на то, чтобы развлечь аристократическую публику, а не показать эрудицию. На каждой странице встречаются попойки и плутовские похождения, а проявления неимоверного коварства чередуются с драками на мечах. Конечно, автор от всей души порицал крайности в сексе и на войне. Знать VIII в. уже прониклась христианскими ценностями и осуждала все грехи. Но описывал он все это с очевидным удовольствием, и слушать о безнравственных поступках было еще приятней, когда они были перенесены в уже далекое прошлое.

В более политическом плане о некоторых взглядах автора «Книги истории франков» можно догадаться. Так, он сохраняет верность меровингской династии, превосходно сознавая ее недостатки. Наследственное сохранение должности майордома в руках Пипинидов кажется ему превосходным решением. Когда Плектруда ненадолго посадила в заключение своего пасынка Карла Мартелла, многие, даже в Неистрии, опасались, как бы Regnum Francorum опять не погрузился в анархию. В их числе был и автор «Книги истории франков». Ему теперь казалось, что в мире, где насаждать порядок могут только воины, любая власть женщины создает угрозу. Следовательно, Брунгильда была не лучше Фредегонды. Эти существа используют яд и ложь, бесчестное оружие, спасения от которого нет. А достойный Хлотарь II в рассказе нашего автора вызывал врагов на поединок. Можно отметить, что аристократическая мораль прогрессировала: хорошим правителем отныне считался тот, кто платит собственной жизнью. Дворец должен только регулировать конфликты и карать святотатства, не стараясь сохранить старинные прерогативы государства.

Каролингское «возрождение»

«Книга истории франков» — для нас лишь лебединая песнь меровингской эпохи, исполненная подвыпившим певцом. В самом деле, в 741 г. Пипин III Короткий, сын Карла Мартелла, унаследовал должность майордома, а через десять лет с одобрения римского папы сместил последнего потомка Хлодвига. Род Пипинидов под именем «Каролингов» стал новой царствующей династией. Однако современники не придали этому перелому большого значения. Действительно, франкская королевская власть отличалась постоянными свойствами, реальными или провозглашаемыми, а династические неурядицы никогда сверх меры не волновали франков: может быть, Пипин Короткий был не менее близким родственником Хлодвига, чем Гундовальд, Теодоберт II или Хлотарь II… Кстати, как только прекратились волнения, франкская политика вновь приобрела обычную направленность. Карл Великий, сын Пипина III, все свое долгое царствование занимался тем, что отвоевывал мятежные периферийные княжества, дискутировал с Римом о церковной реформе и поощрял развитие литературы и искусства. В свое время то же делала Брунгильда. Конечно, Каролинг преуспел там, где меровингская королева потерпела поражение. В 774 г. его армии захватили Павию, столицу лангобардов, которую в 590 г. удалось только осадить, а в 796 г. франки одержали победу над аварами на самой дунайской территории последних. В 800 г. Карл Великий также сумел осуществить старую мечту Теодоберта I, надев императорскую корону. Но в географическом и институциональном отношениях государство Каролингов IX в. еще сильно напоминало Regnum Francorum 600 г.

Настоящие перемены произошли в обществе. Оно стало более упорядоченным, а также менее гибким. Духовенство отныне сосредоточило в своих руках главное из того, что принадлежало к сакральному, а также ключи от ученой культуры. Традиции античного образования продолжали только монастыри и соборы. Мирян к обучению грамоте почти не допускали, и Венанций Фортунат не смог бы найти достаточной читательской аудитории, живи он в царствование Людовика Благочестивого. Тогда же знать начала превращаться в замкнутую группу. Поскольку вооружение дорожало, а тенденция к наследственности государственных должностей продолжала укрепляться, возможность занимать командные посты сохранила за собой горстка семей, которые все были близки к монарху. В условиях такого затруднения социального подъема честолюбцы вроде Гогона или Динамия исчезли либо выбирали чисто церковную карьеру. Возможности женщин-мирянок тоже сократились, потому что преобладала гомогамия, а моногамия стала строже. Фредегонда, может быть, и сумела бы проникнуть на ложе каролингского государя, но не могла бы влиять на его политику. Впрочем, ужесточение морали вынуждало супруг ограничиваться ролью матерей. Если каким-то вдовам и удавалось отстоять самостоятельность[194], захватить регентство не смогла ни одна.

Подобная эпоха не подходила для воспевания монархинь. Так, когда в Византии императрица Ирина в 797 г. присвоила титул басилевса, Карл Великий отказался признавать ее легитимность. Всякая женщина во власти казалась существом экзотическим, аномальным и, возможно, зловредным. С тех пор образ Брунгильды стал для коллективного мышления крайне далеким, даже несколько неправдоподобным. Может быть, потому, что он не смог сохранить целостность. Он взорвался. Вместо одного, может быть, искаженного образа появилось несколько представлений, каждое из которых соответствовало конкретному контексту письменной культуры.

Первой каролингской Брунгильдой была героиня хроник. С VIII по середину X в. монахи и каноники наперебой производили на свет всеобщие или местные хроники энциклопедического характера.

О Брунгильде забывали лишь изредка. Тем не менее во время этого историографического «возрождения» качество часто подменялось количеством, а правильность языка не могла скрыть отсутствия оригинальности. Поэтому сообщения, касающиеся королев франков, в лучшем случае состояли из выписок из Григория Турского, а в худшем и самом частом — переписывали «Книгу истории франков». Только автор «Муассакской хроники» решился привести длинный рассказ о казни по Фредегару. Даже когда каролингские историки не заимствовали суждения дословно из источников VII и VIII вв., они все осуждали Брунгильду: поскольку она незаконно присвоила власть, она казалась им олицетворением меровингского семейства, этой расслабленной и лукавой династии, которую Пипино-Каролинги недавно с полным правом отстранили от власти.

В агиографии Брунгильда сделала хорошую карьеру пугала. В самом деле, одним из очагов культурного «возрождения» был монастырь святого Галла. А ведь его основатель Галл входил в число двенадцати соратников Колумбана и, значит, ex officio [по должности (лат.)] был потенциальной жертвой королевы. Чтобы придать подобным рассказам большую содержательность, обращались к Ионе из Боббио, и когда Валафрид Страбон в середине IX в. написал «Житие святого Галла», он не преминул пнуть «вторую Иезавель». В собственных сочинениях монахи обители святого Галла воспроизводили и давние проклятия Колумбана. Распространение таких произведений привело к удивительным результатам. Так, в X в. автор «Жития святого Менелея» настаивал, что его героя, безвестного овернского аббата, вызвали на суд ужаснейшей из франкских королев. Этот прием можно оценить тем более, узнав, что Менелей представлен еще и как отдаленный потомок императора Ираклия (610–641)! Но халтурщики, бравшиеся за написание житий, к историческим источникам обращались редко. Многие довольствовались тем, что сочиняли мало-мальски приемлемую историю с использованием обязательных сюжетов и уже знакомых персонажей. Когда в житиях галльских святых требовался гонитель, для этой роли использовали Брунгильду, как Нерона или Деция в «страстях» римских святых.