— Для нас это означает одно, — сказал Сноп. — Тут везде могут скрываться люди.

Багрянец покачал головой.

— Не здесь. Тут все собрано до последнего стебелька. Но чем ближе к горам и дорогам, тем внимательнее стоит быть.

Потом солнце опустилось, а мы ехали дальше, наслаждаясь вечерней прохладой. Делали лишь короткие постои, чтобы напоить лошадей.

А потом небо вдруг покраснело, а солнце стало проваливаться под землю, чтобы взойти над подземным миром Праматери. И тогда я почувствовал, как по спине моей бегут мурашки, потому что услышал мрачный рев умирающего чудовища. Рога Красной Башни. Далеко, но отчетливо. Я не сумел бы забыть этот звук.

— Кишлак Баракардим, — сказал Багрянец. — Как я и говорил. В двух стайе отсюда, прямо на запад, перед нами.

— Хорошо, — сказал Сноп. — Я не глухой.

Вынул «глаз севера», а потом указал рукой параллельно своему плечу.

— Туда. Ровным темпом, строй не растягивать. Н’Деле в авангард.

Так мы и ехали в ночь.

Кишлак мы не видели, разве что на горизонте помаргивал огонек, крохотная искорка среди ночи, которая быстро угасла.

— Масла мало, — пояснил Багрянец. — Потому лампы они зажигают только там, где это необходимо. К тому же в темноте они обязаны спать. Нужно иметь силу для работы на поле. Только работа, молитва и сон. Говорят, что нельзя позволять бездельничать, потому что тогда человеческие овцы начинают злоумышлять.

Рассвет застал нас в следующем ущелье, прикрытыми сетью, а вдали видели мы светлую полосу тракта. В воздух подымалась туча пыли — это по дороге двигались три колесницы. Ехали неторопливо, я видел блеск на доспехах возниц и косах, воткнутых в гнезда на бортах, — походило на стальные крылья. Стрелки сидели сзади, свесив ноги над дорогой и подскакивая на выбоинах.

— Дорога еще на стайе идет на север, а потом сворачивает в сторону гор, — заявил Багрянец. — Нам нужно отступить в пустыню и обойти ее с севера.

— Потеряем день, — рявкнул Сноп. — Лучше подождем, пока она не опустеет, и пересечем ее, а потом прямо в горы. Там будет проще спрятаться, да и чуть срежем дорогу к долине.

— Если так, то прошу у тохимона позволения надеть одежды жреческого существа, которые есть у меня в седельных сумах. Тогда даже если мы наткнемся на войско, возможно, они на какое-то время поверят, что вы — мой эскорт. А даже если не поверят, будут настолько пойманы врасплох, что не потянутся за оружием. Войско сейчас не боится ничего, кроме храмов и жрецов.

— Он прав, — признал я неохотно. — Более того, я не вижу, каким образом эта хитрость может принести нам вред. Сделаем, как он говорит, поскольку если бы он хотел нас предать, то не будет иметь значения, как мы тогда будем одеты.

Бенкей полез во вьюки на одном из онагров и достал сверток с красным одеянием и маской. Багрянец слез с коня и оделся, а мы смотрели на это в мрачном молчании.

Потом мы еще немного подождали, чтобы удостовериться, что на тракте не осталось никого, отбросили ветки и осторожно свернули сеть. А потом Бенкей пополз, держа перед собой взведенный арбалет, укрывшись сетью. Остановился наверху каменистого холма, среди сухих кустов калечника, и принялся осматривать теперь путь в обе стороны. Потом присел, поднял руку, и мы вышли из ущелья, погоняя едущих в середине группы онагров. Я держал коня Бенкея за мундштук, а когда мы приблизились, разведчик свистнул коню и вскочил на ходу в седло, легко и уверенно.

Мы как могли быстро пересекли тракт, а после направились в сторону гор, которые начинали уже подниматься на горизонте, и казалось, будто они на расстоянии вытянутой руки. Местность сделалась холмистой, покрытой возвышенностями и скалами, с сухими, изогнутыми стволами деревьев.

Нам пришлось замедлиться и чаще проверять путь. Мы были прикрыты лучше, чем в плоской степи, но и сами видели меньше.

А потом мы вышли на еще одну дорогу и на абы как очищенную от камней дамбу, окружающую прямоугольную площадку высохшей грязи. Видимо, тут должна была собираться вода во время зимних и весенних дождей, но я и понятия не имел, что такое могло дать, если уж потом вода впитывалась в мертвую, яловую пыль пустыни.

Дальше мы нашли еще такую же емкость, и, когда ветер дул в нашу сторону, чувствовали отвратительную вонь, а кони наши впадали в панику. Когда мы подъехали еще ближе, от грязи взлетела туча мух и стая отвратительно кричащих стервятников.

А потом оказалось, что в грязи между дамбами полно тел. Мы смотрели на клубок вывернутых конечностей, на вздутые животы, погрузившиеся в сухую грязь туловища, ладони с кривыми пальцами, грозящими небу, и головы, похожие на серые камни.

На дамбах трепыхались красные флажки Праматери с надписями: «Все — одно, один — со всеми», «Мать рождает для всех поровну» и всякое такое.

Я вернулся домой.

— Темножители, — сказал Багрянец. — Это Новые Поля. В каждом кишлаке должно быть такое. Пустыня превратится в цветущий сад, нужно только ее удобрить. Подземная в своей башне пожирает сердца врагов, а остальными телами унавоживается ее лоно. Баракардим — малое поселение, но делают что могут.

Бенкей сплюнул с седла.

Мы проехали это место в мрачном молчании, но, даже оставив Новые Поля позади, не могли избавиться от ощущения, что жирная вонь падали липнет к нашим телам и остается на одежде.

Чуть дальше мы наткнулись на другие поля, но на этих работали люди. Мы видели, как они бродят в грязи со склоненными спинами, обтянутыми бурыми куртками карахимов, встав рядами, и как одновременно поднимают мотыги, чтобы сокрушать иссушенную землю.

Там, где она была уже всполота, тянулась длинная цепочка мужчин с коромыслами, которые выливали воду из деревянных ведер. Единственная дорога вела по дамбе, а по ту сторону ее крутилось несколько всадников с длинными пиками и луками в сагайдаках у седла.

— Храмовая стража, судя по знакам, — сказал Бенкей, сползши спиной вперед с холма.

— Мы можем попытаться обойти их, но не понятно, сумеем ли, — сказал я.

— Едем по дамбе, — заявил Сноп. — Горы уже близко.

И мы поехали, сомкнув строй, чтобы поместиться на узкой насыпи. Багрянец же надел сверкающую маску жреца. Мы заблаговременно взвели арбалеты и повесили их у седла на специальный крюк, прикрыв полами пустынных плащей.

Когда мы ехали по пространству между полями, работавшие там откладывали в сторону мотыги и носилки, а потом становились на колени и склоняли голову к самой земле, сплетя руки на затылке. На другом конце поля, где были всадники, на дамбе стоял на коленях еще один человек: руки его были привязаны к положенному на шею коромыслу, во рту его — серый гладкий булыжник; человек этот трясся, словно у него был приступ болотной горячки.

Два всадника остались на лошадях, но еще двое шагом выехали на дамбу и встали, преграждая нам дорогу.