Ему придется разбавлять сухие краски яичной темперой. Он принял это решение еще до того, как поднялся на борт «Благословенной Игнации». Теперь он предпочитал работать с маслом, а не с темперой. Однако простая истина заключалась в том, что масло слишком долго сохнет, и требует от модели позировать чаще и дольше (Мара Читрани была рада этому), а он не мог рискнуть предложить это в Ашариасе. Поэтому — яичная темпера. Самые свежие яйца, какие только смогут найти слуги дворца.

Он не сможет как следует нанести лак, работая такой краской, или добиться таких же эффектов, как с маслом, но у нее имелись преимущества по сравнению с более старой краской на яичной основе. Одно из них состояло в том, что ему здесь было очень неуютно, и он был бы рад закончить работу быстро, сделать ее хорошо и уехать домой. Если он все сделает хорошо, и если его отпустят.

Он лежал на своей кровати и думал обо всем этом. Он спал очень мало. Уже почти рассвело, наступило следующее утро после того, как они посетили храм, который когда-то был святилищем, и бродили по руинам Ипподрома.

Пришел слуга, которого к нему приставили, принес завтрак, и разложил одежду Перо. Его первый сеанс. Слугам должны были сообщить.

Не удивительно, что многие художники из Школы миниатюр ему завидовали, ведь никого из них (ни одного, по-видимому) никогда не пускали внутрь Дворца Безмолвия, куда Виллани — неверный, приехавший из Серессы, — почему-то получил позволение войти.

Перо сначала отвели комнату среди миниатюристов. Но он прожил в ней недолго. Два из подготовленных им полотен обнаружили изрезанными ножом, и хотя он никому об этом не сказал — они ему все равно не понадобились бы, раз он собирался использовать темперу, — его перевели на следующий день в эту комнату и поселили среди ремесленников, работающих с эмалью. По-видимому, они не так сильно его ненавидели.

Служащие великого визиря, киндата по имени Йозеф, очевидно, следили за всеми событиями в дворцовом комплексе, даже самыми незначительными.

Йозеф бен Хананон был в курсе некоторых вещей, которые возвысили его до положения визиря великого калифа, и заставили всех его бояться, а также и других вещей, благодаря которым он продержался на этой должности такой долгий срок, почти беспрецедентно долгий.

Визири — и самые высокопоставленные чиновники в Ашариасе — обычно были евнухами. Иногда вместо евнухов ими становились киндаты, исповедующие веру, близкую к вере ашаритов, хоть те часто ее осмеивали. Принцип был тот же: и те, и другие не могли даже надеяться создать династию. Они во всем, в том числе в праве на существование, зависели от милости и милосердия калифа.

Не считая этого, сутью способности уцелеть была компетентность Йозефа. Он знал, что нужно от него калифу и империи, и был рад им это обеспечить. Он получал удовольствие от хорошей еды и физического комфорта, а также от возможности беседовать с умными людьми. В награду за эти удовольствия (и некоторые другие) он усердно служил. Он не возражал, когда приходилось отдавать приказы убивать людей, хотя, в действительности, надо отдать ему справедливость, не получал от этого удовольствия, в отличие от некоторых своих предшественников.

Он получил подробный доклад о вещах и о спутниках художника из Серессы, некоего Виллани (более молодого, чем ожидали, но это не выглядело проявлением неуважения ко двору калифа).

Один из других путешественников из Серессы, купец, умер в нескольких днях пути от Ашариаса. Это следовало отметить — и это отметили. Эта смерть казалась несчастным случаем в дороге, или, возможно, местью других джадитов, жадностью, имевшей убийственные последствия. Это не касалось двора и не являлось редкостью.

Припасы художника изучили, разумеется. С ними все было в порядке, если верить докладу. Одной банки с краской недоставало в сундуке, где их перевозили, ее место осталось пустым. Но банки для красок отличались хрупкостью, и всегда могли разбиться. В других банках хранилось то, что и было заявлено, то есть уже подготовленные краски различных цветов или те, которые еще предстояло смешать.

Визирь точно не знал, почему именно калиф пожелал получить свой портрет, написанный в западной манере, но Гурчу никогда не имел привычки объяснять свои поступки, и визирь не видел причин, по которым этот портрет нельзя было бы написать.

Художнику грозила опасность со стороны других обитателей дворцового комплекса. Йозеф бен Хананон чувствовал легкое любопытство, когда думал об этом.

Слуга приезжего с запада вызывал легкую озабоченность. Он был всего лишь слугой, по-видимому, а не помощником, обученным работе с художником, как можно было бы ожидать.

Ему не разрешили пройти во дворец. Йозеф это одобрил. Если к художнику приставят собственных слуг, можно будет лучше его контролировать. Тот слуга, по имени Агоста, попытался сначала поступить на службу к купцу из Дубравы, но тот его не взял, и он теперь находился на другом берегу пролива, в колонии Серессы.

Он не представлял большого интереса, но одному человеку поручили следить за ним и докладывать. Пока только выпивка и женщины. Когда напивался, пел песни. Джадиты не проявляли сдержанности, как правило.

Визирь, имеющий богатый опыт в области сдержанности, постоянно сознавал, что его жизнь — полная роскоши, которую он и вообразить не мог десять лет назад, — может закончиться по одному слову с трона. Конечно, это слово будет произнесено тихо, но решительно, и не будет взято обратно. Его благодарность все равно не знала границ, и его преданность была непоколебимой. Евнухи и киндаты — лучшие люди, которых следует наделять властью. Он сам придерживался этого принципа, когда назначал людей на должности.

Тот же принцип применяли для Джанни в армии, из рядов которых каждый калиф выбирал себе личную стражу. Джанни, рожденные джадитами, также были всем обязаны только трону. Правда, они становились опасными, если мирное время затягивалось слишком надолго (когда отсутствовала возможность завоевать награды, на востоке или на западе), если во дворце менялась власть — или хотя бы возникали слухи о смене власти.

Отчасти поэтому империя османов обычно находилась в состоянии войны. И, несомненно, именно поэтому новый калиф всегда приказывал удавить своих детей и любого члена семьи, обладающего сильной волей. Традиции рождаются не без оснований.

В жизни Гурчу все это произошло за много лет до того, как Йозеф стал членом Двора Безмолвия, не говоря уже о должности великого визиря. Гурчу Разрушитель правил уже тридцать лет. Он редко выказывал признаки слабости, а два его уцелевших сына (которые ненавидели друг друга по понятной причине, плюс еще по нескольким) вели себя крайне осторожно — чаще всего.

Сам визирь стоял и ждал его, чтобы поприветствовать, у ворот из золота и серебра, ведущих во внутренний двор. Он был одет в черные одежды с ярко-красным поясом и шляпой. Перо поклонился, потом еще раз, как его учили кланяться — даже киндату.

Когда он выпрямился, то за спиной у визиря увидел сад, отгороженный стеной с калиткой. Визирь оказался худым мужчиной с длинной бородой, с мрачным лицом, близко посаженными глазами и внимательным взглядом. Он был еще не стар, борода была черная. Перо подумал, что такое лицо он бы нарисовал углем, или изобразил красками на портрете. Интересно, будет ли проступком сделать это в своем альбоме для набросков.