В камере было темно, полковник свободной рукой нащупал на внешней стороне косяка выключатель и повернул его; камера залилась ярким светом.

– Принесите табуретку! – крикнул он дежурному.

В углу обитой по полу и стенам матерчатыми матами с низким сводчатым потолком камеры лежал раздетый догола человек. Он лежал на боку, свернувшись калачиком, с сизым, наголо обритым черепом и такими же скулами и подбородком. Асакуса сел на появившийся табурет и глотнул воздуха. Тошнота забила горло.

– Дежурный!

За спиной зашевелилось.

– Где адъютант? Мигом!

Голый человек на матах лежал и не шевелился, только было видно, как мерно дышит его впалый бок.

Асакуса, не вставая с места, дотянулся и толкнул его в плечо концом ножен; человек не пошевелился, Асакуса толкнул его сильнее. Человек вздрогнул, открыл глаза и, не поднимая головы, попытался разглядеть причину беспокойства, потом сжался ещё сильнее и, делая движения всем телом, стал отползать в угол камеры.

– Вставайте, Эдгар Семёнович!

Человек долго из-под опущенных бровей, закрываясь ладонью от яркой лампы, разглядывал гостя; через несколько минут он его узнал; медленно, опираясь то на одну руку, то на другую и двигая коленями, с трудом встал и прикрылся ладонями.

Перед Асакусой, слегка покачиваясь, стоял высокий, худой, измождённый человек, назвавшийся после перехода границы начальником Управления НКВД Дальневосточного края.

«Кожа да кости. Мешок. Длинный и сухой», – подумал Асакуса.

– Вам сейчас принесут одежду, скажите мне свой рост.

Человек напряжённо молчал.

– Я спрашиваю, Эдгар Семёнович, вы помните свой рост?

– Сто восемьдесят, – прошелестел человек сухими губами.

– Дежурный! – громко крикнул Асакуса.

– Я здесь, господин полковник, – в ухо ответил дежурный.

Асакуса вздрогнул, он не видел, что тот находится прямо за его спиной.

– Чёрт вас возьми, что вы на ухо орёте! Сообщите моему адъютанту, что его рост сто восемьдесят. Живо!

Полковник вышел из здания миссии, одетый в европейский костюм, русскую крытую шубу с бобром и бобровую шапку. Стояла обычная для февраля харбинская погода – солнце, мороз и пронизывающий, дующий на одной ноте ветер. Он без удовольствия оглядел низ стоящей колом шубы, ударил по ней ладонью, чтобы расправить вислые от долгого нахождения на вешалке складки. «Какое всё тяжелое и неудобное. Может быть, потому, что новое?» – подумал он и тут же порадовался блестящим, чёрным, лакированным перчаткам на стриженом заячьем меху с прошитыми тремя расходящимися лучиками. «Английская работа». Он сгибал и разгибал пальцы, любуясь тем, как натягивается и блестит глянцем кожа. «Не эта, – он снова недовольно глянул на шубу, – русскэ медведь».

Полковник уже несколько секунд стоял на высоком парадном крыльце миссии, ожидая, когда подъедет машина. В руке у него была толстая трость, покрытая перламутровой инкрустацией. Как же это было всегда неприятно – переодеваться в европейское платье, к которому никак не подходила его катана.

«Но нельзя же ехать на конспиративную квартиру в форме и с мечом!»

В это время, слегка проскользнув по замороженному граниту, затормозил и остановился его чёрный лакированный «бенц».

«Как мои перчатки, – ещё раз порадовался Асакуса и сел в машину. – Только – немецкая работа!»

Когда в хорошо протопленной прихожей полковник с наслаждением освобождался от тяжести шубы и шапки, его гостя уже кормили в гостиной.

Из маленькой кухни, расположенной в конце длинного коридора, доносился запах борща и слышалось шипение.

«Наверное, жарят котлеты».

– Здравствуйте ещё раз! – сказал он, войдя в гостиную, и тут же ледяным голосом, не поворачиваясь, прошептал прислуге: – Вы что, хотите, чтобы он после вашего обеда дал дуба? Уберите мигом эту лохань и принесите простого чая! Сволочи!

Гостиная, куда вошёл Асакуса, была большой и светлой, обставленной мебелью из морёного дуба; диван и кресла были затянуты белыми холщовыми чехлами, на столе лежала такая же белая скатерть. В сочетании с белыми стенами, хрустальной люстрой в середине потолка, хрустальными бра и светлыми бежевыми занавесками на высоких окнах, которых в гостиной было два, в ней в любую погоду было ощущение солнечного дня. Попадавшим сюда русским обстановка этой квартиры почему-то всегда придавала хорошее расположение духа.

В центре под люстрой за большим круглым столом сидел стриженный наголо человек, одетый не по сезону в летние парусиновые брюки и спортивную рубашку с отложным воротником, тот, с которым час назад Асакуса разговаривал в «особой» камере внутренней тюрьмы. Услышав слова Асакусы, обращенные к прислуге, он задрожал и вцепился побелевшими на костяшках от напряжения пальцами в края большой суповой тарелки, в которой в красном борще плавал не размешанный ещё кусок белой сметаны, метнул на Асакусу ненавидящий взгляд, но очень быстро его лицо помертвело, и взгляд потух.

Асакуса сел напротив гостя:

– Я не собираюсь мучить вас, показывая вам еду и отнимая её, но вам нельзя так много сразу. У вас… внутри все порвётся.

Он чуть было не сказал «разорвётся желудок», но вовремя опомнился.

– Налейте ему треть того, что в этой тарелке, и без сметаны, только бульон. И шевелитесь, а то будете у меня как сапёры – одна нога здесь, другая там.

Через секунду стакан чаю уже стоял на столе, он был заварен крутым кипятком, и до него нельзя было дотронуться.

– Кстати, Эдгар Семёнович! Я с вами поздоровался, а вы со мной нет.

Гость сидел перед опустевшей белой скатертью и держался за край стола.

– Я понимаю, что вы изрядно намучились в нашем подвале, точнее сказать, – мы вас помучили. Но поймите и нас правильно…

Асакуса говорил это мягким, вкрадчивым голосом; вспыхнувшую на бестолковую прислугу, по недоразумению чуть было не закормившую до смерти недавнего узника, злобу он уже выплеснул.

– …Вы пришли с такой, как нам показалось, красивой и необычной легендой.

– Это не легенда, – без интонаций, не разжимая сухих губ, медленно сказал тот, которого Асакуса называл Эдгаром Семёновичем.

– Это не легенда!.. – в тон ему задумчиво повторил Асакуса.

В этот момент в гостиную внесли ту же большую тарелку, но в ней розового бульона было только на донышке.

– Уберите хлеб, – устало приказал Асакуса. – Вы ещё отъедитесь, Эдгар Семёнович! Вы меня слушайте и ешьте, не стесняйтесь, часа через полтора вам ещё подадут. Так вот! Всё, что вы рассказали о себе и причинах вашего бегства из СССР, было для нас, – он на секунду задумался над подходящим словом и случайно услышал запахи из кухни, – настолько вкусно, что ни в каком сне привидеться не могло… разве возможно было просто так – взять и поверить?