Первая мировая война воспитала генералов западноевропейских стран, особенно английских и французских — они ее выиграли. Теперь нужно было действовать тем же образом, но только с поправкой. Зачем проливать кровь? Нужно заранее возвести надежные линии укреплений — не окопную импровизацию, а цепи железобетонных ДОТов. А дальше — чья экономика выдюжит напряжение. Если Германия сразу не пойдет на мировую, можно будет со временем начать бомбить ее. Возникала мечта о «бесконтактной», бескровной (для одной стороны) войне, которую на деле удалось осуществить только в конце ХХ в. — во время агрессии НАТО против Югославии в 1999 г.

Германия, которая проиграла Первую мировую войну, проиграла бы и «бесконтактную войну», особенно если бы начались массированные бомбардировки из Англии и Франции. Теперь у нее не было колоний, хрупкая бюрократическая экономика зависела от ресурсов стран, которые тяготели к Великобритании. Затяжная война не устраивала Гитлера, ему хотелось осуществить мечту о молниеносной войне — «блицкриге». Собственно, взятие Судетских укреплений тоже было блицкригом, причем бескровным. Но и польский кровавый блицкриг обошелся Германии относительно дешево — 14 тыс. убитых и пропавших без вести. Теперь Германии нужно было либо прекратить европейскую войну и готовить следующее столкновение, когда к тому будут готовы экономические предпосылки — вся Восточная Европа падет к ногам Гитлера. Либо — разгромить Великобританию и Францию в блицкриге. Но это было не так просто — союзники сидели за мощными укреплениями линии Мажино.

Анализируя ситуацию, сложившуюся в октябре 1939 г., Гитлер писал: «В сложившихся обстоятельствах время, вероятнее всего, может быть больше союзником западных держав, чем нашим»[697]. Это связано с рядом факторов. Экономические возможности антигерманской коалиции превосходят германские, и «в случае затяжной войны при ограниченной продовольственной и сырьевой базе будет трудно обеспечивать народ продуктами питания и производить средства, необходимые для ведения войны»[698]. Позиция Италии, и без того неустойчивая, может в любой момент перемениться в случае устранения Муссолини. Королевский двор готов переметнуться к союзникам, отказаться от идеи восстановления Римской империи и «продать первородное право Италии на Средиземное море….». В этой фразе видны планы Гитлера на будущий раздел Европы. Север — Германии, Юг — Италии. И постоянная головная боль — непредсказуемость России: «Никаким договором и никаким соглашением нельзя с определенностью обеспечить длительный нейтралитет Советской России. В настоящее время есть все основания полагать, что она не откажется от нейтралитета. Через восемь месяцев, через год, или даже через несколько лет это может измениться. Незначительная ценность соглашений, закрепленных договорами, именно в последние годы проявлялась во всех отношениях. Самая большая гарантия от какого-либо русского вмешательства заключена в ясном показе немецкого превосходства, в быстрой демонстрации немецкой силы»[699].

Выступая 6 октября в рейхстаге, Гитлер, заявил: «Мои главные усилия были направлены на то, чтобы освободить наши отношения с Францией от всех следов злой воли… Не меньше усилий посвятил я достижению англо-германского взаимопонимания, более того, установлению англо-германской дружбы… Даже сегодня я верю, что реальный мир в Европе и во всем мире может быть обеспечен только в том случае, если Германия и Англия придут к взаимопониманию… Зачем нужна эта война на Западе? Для восстановления Польши? Польша времен Версальского договора уже никогда не возродится… Бессмысленно губить миллионы людей и уничтожать имущество на миллионы же для того, чтобы воссоздать государство, которое с самого рождения было признано мертворожденным всеми, кто не поляк по происхождению»[700]. Гитлер рассчитывал на дух умиротворения, который жил и в «странной войне», и в сохранении у власти мюнхенских партнеров. Но умиротворение было не только признаком слабости западной элиты, оно основывалось на ее претензии на высшую власть в мировом сообществе. Дело было, конечно, не в Польше. Нарушив лояльность Западу, Гитлер должен был понести наказание.

Поэтому предлагая мир, Гитлер советовал своим генералам не забывать о конечной цели политики в отношении Запада: «Цель Германии в войне должна… состоять в том, чтобы окончательно разделаться с Западом военным путем, то есть уничтожить силу и способность западных держав еще раз воспротивиться государственной консолидации и дальнейшему развитию германского народа в Европе»[701].

Однако между двумя армиями лежали две мощные оборонительные линии. И если в сентябре 1939 г. у союзников был шанс прорвать линию Зигфрида, то теперь, когда основные силы вермахта прибыли на Западный фронт, препятствие стало непроходимым с обеих сторон. Активные боевые действия шли только на море. 4 октября немецкая подводная лодка пробралась в британскую базу Скапа-Флоу и утопила линкор «Ройал-Оук». 13 декабря три британских корабля настигли у Монтевидео немецкий тяжелый крейсер «Адмирал Шпее» и нанесли ему тяжелые повреждения. Команда вынуждена была затопить корабль, и Атлантика стала относительно безопасным местом для коммуникаций союзников.

Но если через стену двух линий пройти было нельзя, то во Францию вела «калитка» — дорога через нейтральную Бельгию.

Открыть ли калитку, и когда это сделать — зависело от Гитлера. Союзникам, на которых работало время, это было невыгодно.

Несмотря на нейтральный статус, Бельгия зависела от Великобритании и Франции больше, чем от Германии. Но союзники не спешили открывать «калитку» и вступать на открытых пространствах Бельгии в кровопролитную схватку. Верховный совет союзников обсуждал планы «окружения» Германии — прямое продолжение умиротворения с позиции силы. Достаточно отсечь Германию от железной руды, поступающей из Швеции, нефти, поступающей из Румынии и СССР, и советского продовольствия, и Гитлер будет вынужден капитулировать. В этом — суть стратегии союзников в начальный период войны. Союзникам нужна была затяжная война. Время работало на них. Они не желали маневренной войны и не умели ее вести.

Современный военный историк Г. А. Куманев с этим не согласен: «к началу Второй мировой войны с учетом возросшей силы оружия, возможных стремительных перебросок войск, разнообразия оперативного маневра на колесах и по воздуху стратегия большинства европейских стран, как правило, ориентировалась не на позиционную оборонительную, а на наступательную войну, на маневренность в ней»[702]. Как жаль, что генерал Гамелен не знал об этой стратегии «большинства европейских стран».