— Да он рехнулся, это ваш придурок, — рявкнул Голощапов, — какой Платан?

Константин вышел из кухни, где они сидели, в комнату, помолился образам и крикнул Лидочке неожиданно сильным голосом:

— Зови, кто там пришел! Я жду!

Выходя от Хомякова, гости отметили, что не только подъезд, но и весь двор был забит ожидающими встречи. Бабы беременные, старики немощные, простой люд и среди них мужчины на дорогих машинах и с холеными лицами. Они дремали в кожаных салонах или напряженно говорили по телефону, ожидая, видно, не первый час, когда наконец-то их примут. Когда они выходили уже со двора, баба одна принялась истошно орать, то ли от подступивших схваток, то ли от падучей.

— Какая все это мерзость, — поморщился Голощапов, — и как только соседи терпят весь этот шабаш?

Никто не ответил ему, каждый шел, погруженный в свои мысли, и чтобы прервать это всеобщее оцепенение, Голощапов добавил:

— Я в эту клоаку его не позову. Костьми лягу, чтобы он не пошел.

На следующий день Нур заболела лихорадкой, страшной, макабрической, с температурой, бредом, отчаянной болью в голове, так сильно в нее вошел вопрос о боли, который задал Костя. Она сразу это поняла. Он поселил в ней хворь, и она сразу же уразумела и следующее: эта лихорадка приключилась с ней для того, чтобы Платон пошел к Хомякову. Иначе не вышло бы, а через эту лихорадку она умолит его бросить сооружение своего автобуса-бабочки, выключить порнуху и сходить на разговор — просто так, ради ее чудесного исцеления.

Все в ней была одна боль, пульсирующая, накатывающая волнами, непобедимая ничем — тело не слушалось лекарств, алкоголя, компрессов.

Платон, конечно, пришел к ней. И отказать в визите к Хомякову не смог.

Собираясь в странные гости, он почувствовал волнение, а что если диковинные события произойдут и он под воздействием старика преобразится? А может быть, Хомяков что-то особенное подскажет ему в связи с его грядущей поездкой в пустыню на фестиваль-паломничество — и он сможет обсудить с ним свой фантастический автобус?

Когда Платон вошел в комнату к Хомякову, изумленный толпой людей во дворе и в подъезде, он вдруг утратил ощущение почвы под ногами: ноги его оторвались от пола сантиметров на десять, и он висел так в полной растерянности до того самого момента, пока Хомяков не повернулся к нему и не уселся молча на разбитый и скособоченный стул.

— Что это было? — прокричал Платон вместо приветствия, которое внутренне отрепетировал по дороге на эту забытую богом окраину.

— Что-то показалось? — как ни в чем не бывало спросил Хомяков. — Душно здесь, вы правы, давайте-ка я отворю окно.

Удивительно легко он поднялся со стула и распахнул скрипучую форточку.

С улицы доносился гул голосов, послышалась дурацкая песенка про «песок, по которому ты ходила», наверное, кто-то включил радио. Потом голос Лидуси попросил из окна: «Выключите, пожалуйста, это может нам помешать». Песенка стихла, но вместо нее в комнату ворвался из-за стены голос диктора, объявлявшего погоду, — соседи включили телевизор, да так громко, что шелестящий голос Хомякова, вернувшегося на стул, совсем смешался с «облачно, возможны кратковременные дожди, ожидается резкая перемена давления и людям, страдающим от метеопатии…»

— Что вы сказали, — переспросил Платон, — вы что-то говорили, но я не расслышал.

— Разве? — изумился Хомяков, отчетливо проартикулировав это слово. — Вы разве не расслышали?

— Вы шутите, — хотел было защититься от наваждения Платон, — вы шутите, вот и все. — Но я хотел бы попробовать еще раз…

И это было правдой: ему очень захотелось подняться еще разок над вытертым ковром, покрывающим совершенно разрушенный паркет.

— Попробовать что? — отчетливо произнес Хомяков. Прогноз погоды стих, гул голосов за окном тоже. — Попробовать себя самого? Дерзайте.

Словно загипнотизированный, Платон вышел на середину комнаты, расставил руки в разные стороны и подпрыгнул. Прыжок оказался коротким и неуклюжим, и он чуть было не упал, потеряв равновесие.

— Вот видите, я смотрел на вас — и ничего не вышло. Никто не должен видеть и знать, как у вас получаются особенные вещи. Хотите, я отвернусь?

Не дождавшись ответа, он опять встал и повернулся к Платону спиной. Конечно, Платон мог бы больше не прыгать, не ставить себя в идиотское положение, но любопытство взяло верх, и он опять расставил руки и прыгнул. Получилось. Он повисел несколько минут и, сделав рефлекторное движение рукой сверху вниз, опустился на ковер.

— Я понял, — прошептал Платон в ужасе, — вы — фокусник. Можете распилить женщину пилой, съесть шпагу, загипнотизировать тигра. Что вы хотите со мной сделать?

— Смешно, — пожал плечами Константин, — он не верит себе же. Мальчик еще совсем и во всем ищет подвоха.

Он поднял глаза на Платона и громко спросил его:

— Вы не верите самому себе и во всем ищете подвоха?

Множество вопросов роилось в голове Платона, но у него хватило характера не задавать их. Он молча сел на стул напротив старика и прикрыл глаза. Если я могу повиснуть в воздухе — то что? Что я могу с этим сделать? Если это фокус, то как я могу его показать, если никто не должен видеть прыжка? Означает ли это мое умение, что я могу что-то еще? И что будет, если я задам вопросы этому человеку, и он ответит мне на них, — значит ли это, что он будет знать обо мне больше других, больше, чем я сам? Что я потом буду делать, если он все это обо мне будет знать?

— Кто вы? — спокойно спросил Платон. — Я хочу понимать, с кем я говорю.

— Пожалуйста, понимайте, — спокойно ответил Константин, — я не буду мешать вам.

Платон задумался. Попробовал вспомнить все, что ему говорил Голощапов, Нур, все, что он прочел в заранее приготовленном для него досье. Он колдун. Ответ очевиден.

— Неправильно, — вмешался в ход его рассуждений Константин, — я просто человек, тварь Божия — и я не служу темным силам.

— Все так говорят, — Платон поднял одну бровь.

— Вот видите, вы во всем ищете подвоха, — парировал Константин.

Помолчали.

— Лида, — крикнул Константин, — зови следующего, — кто там у нас?

В комнату вошла зареванная толстушка:

— Помните, вы говорили, чтобы я ушла от него, если он бьет меня? Ну я и ушла! И что теперь? Одна-одинешенька. Может, мне вернуться, может, он осознал? Или к маме поехать в деревню, вдруг он опомнится? Скажите, светлейший, он приедет искать меня?

Платон встал и не попрощавшись вышел. Что-то мешало ему идти, он еле спустился вниз по лестнице, опираясь на услужливо подставленные руки охранников.

— Мы хотели оцепить район, — виновато тараторил начальник службы, — но слишком много людей, мы побоялись лишних разговоров. Сами понимаете…

Платон посмотрел на него мутными глазами, ничего не ответил, еле добрел до машины и проспал всю дорогу домой.