Ли-Мэй хочется сражаться, но ей трудно.

– Мой брат не смог этого сделать?

– Как не смог найти гармонию в рядах армии, – отвечает тот, что справа. – По-видимому, вашему отцу удалось воспитать в своих детях независимость.

– Разве каньлиньские воины не могут быть независимыми?

– Конечно, могут! – это снова произнес невысокий старейшина, в центре. – Но только до определенных пределов и только после того, как они признают себя объединенными нашими одеждами и теми обязанностями, которые они накладывают.

Она чувствует себя юной и глупой. Возможно, они ожидали, что она знает такие вещи.

– Тогда почему вы мне помогаете?

Они кажутся удивленными. Тот, что в центре, – по-видимому, он лидер, – машет рукой.

– Ради вашего брата, конечно.

– Потому что он был здесь?

Трое улыбаются. Высокий слева говорит:

– Не поэтому. Нет. Конечно, не поэтому. Это из-за Куала Нора, моя госпожа.

И поэтому она задает вопрос, ведь она так и не узнала, что именно сделал Тай после того, как покинул дом и уехал на запад во время траура.

Они ей рассказывают, на далекой горе. Сообщают о конях и о покушениях на жизнь Тая. И что одно из них совершила женщина, замаскированная под каньлиньского воина. Собственно говоря, она училась здесь, пока не покинула монастырь, сохранив черные одежды и обманывая ими людей. Они глубоко сожалеют об этом, говорит самый высокий. Это их бремя.

Ли-Мэй нужно многое осознать.

У нее возникает ощущение, что тот мир, который она покинула, когда отбыла из Синаня на носилках и отправилась на север, к богю, возвращается к ней обратно в стремительном потоке слов и мыслей.

– Почему кто-то хочет его убить? – приходит первый вопрос.

Они качают головами и не отвечают. Предпочитают не отвечать.

– С ним все в порядке? – спрашивает она тогда.

– Он в Синане, как нам сказали. И его охраняют. Воины Каньлиня, как и должно быть. Кони теперь приобретут еще большее значение, а они принадлежат лично ему. Это хорошая гарантия, – говорит самый высокий. Ли-Мэй видит, что они уже не улыбаются.

Хорошая гарантия. Она качает головой.

Все это так странно. Достаточно, чтобы изменить твое понимание всего. Но, кажется, ее второй брат совершил нечто поразительное. И даже находясь так далеко от нее, он был с ней, защитил ее, в конце концов. Здесь, на горе Каменный Барабан, и до того, в степях, благодаря…

– А что с Мешагом? – вдруг спрашивает она. – С тем, кто привез меня? Ему разрешат остаться? Вы можете для него что-нибудь сделать? Вы понимаете, что с ним случилось?

На этот раз отвечает тот, что слева:

– Наше учение и наше понимание не простираются так далеко на север.

Она смотрит на него. Они были к ней исключительно добры. И все же ей не нравится, когда ей лгут. Они правы, конечно, у нее не каньлиньский характер. Это же старейшины, мудрые и почитаемые…

– Простите меня, – говорит она, – но это неправда, так ведь? Кто-то понял посланника-волка. Разве не поэтому три ваших человека отправились на встречу с нами у Стены?

У нее было несколько дней, чтобы об этом подумать.

– Катайцы не любят волков, – ответил тот, что сидел в центре. Тот, кто был здешним учителем Тая. Но это не ответ.

– Он связан с вожаком волков, правда? – говорит она. – Именно это с ним случилось? Его жизнь закончится, когда умрет волк? – Об этом она тоже успела подумать.

– Возможно, – отвечает старейшина справа. – Но с нашей стороны, и со стороны любого человека, было бы самонадеянностью считать, что мы это понимаем.

«Любого человека». Он имеет в виду ее. И снова она понимает, что старейшина прав. Как можно понять то, что произошло у того далекого северного озера?

– Вы не позволите ему остаться, – она произносит это не как вопрос.

– У него нет желания остаться, – поправляет ее тот, что посередине.

Ли-Мэй не видел Мешага – и волка – с того вечера, как они сюда приехали. Конечно, думает она, он бы с ней попрощался перед тем, как уехать. Хотя для такого убеждения у нее нет веских оснований.

Она говорит себе, что нельзя придавать этому большого значения. Мир пришел к тебе, и ты пыталась сделать его таким, каким тебе хотелось. Если ты разбилась о скалы, как море на расписном экране, который она видела во дворце, то – вместе со своей гордостью.

Но никому не позволено выбирать время своего рождения. Ее отец был прав, и старейшины правы. В этих учениях нет противоречия…

Она встает и кланяется.

– Куда вы отправите меня, господа?

У меньшего старейшины доброе лицо, решает она. Эту доброту скрывают шрамы, его лысая голова, суровость черных каньлиньских одежд. Тем не менее у него доброе лицо, и голос тоже.

Он объясняет, говоря от имени всех троих, что с ней произойдет. Ли-Мэй слушает, и на мгновение в ней вспыхивает страх, подобно первому язычку огня в костре, но она гасит его.

В конце концов, она – катайская принцесса и дочь своего отца. И теперь она ясно понимает, что желание провести жизнь на горе было погоней за ложной простотой, хоть ей не хотелось в этом признаваться.

Выйдя из павильона старейшин, Ли-Мэй идет искать Мешага и его волка.

Она не надеется найти их, если он сам этого не захочет, но все-таки уверена, что богю не уедет, не поговорив с ней.

Пока она спускается по извилистой тропе в конце дня, вдали от других людей, среди сосен, окруженная их ароматом, она вспоминает пещеру, где оставила отпечаток своей руки на теле царь-коня на стене – перед входом в последнюю пещеру, куда она побоялась войти.

А он, Мешаг, туда вошел…

Ли-Мэй смотрит, как садится солнце.

Поздно ночью, когда она лежит на узкой кровати, которую ей выделили в простой комнате, где нет ничего, кроме очага, одного маленького столика для умывального таза и комода для вещей, он приходит к ней.

Стук в дверь, раз, потом еще раз. Очень тихий, можно было подумать, что ей показалось.

– Подожди, – отвечает Ли-Мэй. Она не спала.

Она встает и накидывает свое серое платье, а потом идет к двери и открывает ее. Лунный свет в холодной, ясной ночи. Ли-Мэй босая. Тем не менее она выходит туда, где стоит он, недалеко от порога.

Ли-Мэй не удивляется, увидев невдалеке серого волка с его желто-золотистыми глазами. На вершине Горы стоит пронзительная тишина. Ни шороха. Колокола не звучат в темноте. Луна затмевает все звезды, кроме самых ярких. Дует ветер.

– Благодарю тебя, – говорит она.

Лунный свет освещает сына Хурока, но она не видит его глаз, как всегда ночью. На нем те же штаны и сапоги, что и во время их путешествия.