– Нельзя на клеенке! Сними клеенку! – пугается Мышка.

– Ничего ей не будет, вашей клеенке! – ворчит Динка, отгибая с угла клеенку и бросая мельком взгляд на озабоченное лицо сестры. – Ты что такая? Разве Катя еще не приехала? – спрашивает она.

– Нет, Катя уже приехала... И дядя Лека приехал. Они пошли в сад поговорить...

– Дядя Лека приехал? – оживляется Динка и, вспомнив наказ Леньки узнать что-нибудь о дяде Коле, немедленно приступает к допросу: – Он что-нибудь сказал? Ты слышала? Он приехал веселый?

– Да, он очень веселый приехал. Он сказал, что какой-то Николай уехал со своей матерью за границу и что теперь уже все хорошо, – шепотом рассказывает Мышка, но глаза ее снова делаются грустными. – А Катя сначала обрадовалась, а потом сказала ему про Костю... И они пошли в сад.

Динка смотрит на Мышку; она рада за Ленькиного дядю Колю, но ей жаль Костю. Она так старалась защитить его во время обыска, и, уходя, он так ласково сказал ей: «Спасибо, умница».

У Динки набухает нижняя губа, ей тоже становится очень грустно.

– Подожди, Мышенька... А Катя ведь ездила – разве она ничего не узнала про Костю?

– Нет, она ничего не говорила... Она сказала только дяде Леке, что в полиции есть карточка Кости. И что это может повредить ему... А потом они ушли в сад... – шепотом добавила Мышка.

– И больше ты ничего не знаешь? – нетерпеливо спросила Динка, оглядываясь на сад.

– Нет... я знаю только, что и мама приедет поздно, – совсем поникнув, говорит Мышка.

Динка быстро чмокает сестру в щеку:

– Ладно... я пойду пройдусь.

Но Мышка хватает ее за руку:

– Нет! Не мешай им! Ты, наверное, в сад... Но там Катя. Она плачет... Не ходи туда!

– Зачем мне мешать? Я же не сумасшедшая! Пусти, – вырывается Динка и для успокоения сестры бежит по дорожке в кухню. – Я к Никичу! – кричит она стоящей у перил Мышке.

Но она идет не к Никичу, а, скрывшись из глаз Мышки, тихонько идет вдоль забора. Ей хочется послушать, что рассказывает дяде Леке Катя. Ведь она ездила в город, к Косте...

Но нигде не слышно голосов. Динка пробирается на крокетную площадку. Катя и дядя Лека молча прохаживаются по дорожке. Когда они подходят ближе и останавливаются под большой березой, Динка видит, что Катя плачет, а дядя Лека ласково, как ребенка, гладит ее по голове... Динка садится в колючие кусты терна и, затаив дыхание, слушает... Но никто ничего не говорит, а дядя Лека вдруг крепко обнимает сестру и, прижав ее голову к своей груди, тихонько запевает: «Запад гаснет в дали бледно-розовой, небо звезды усеяли чистые...» Голос его звучит так нежно, так грустно поет он над плачущей Катей, что Динка глубже зарывается в кусты, и горячая жалость приливает к ее сердцу.

Соловьи свищут в роще березовой,

И цветами запахло душистыми... —

тихонько поет дядя Лека, и чем нежнее звучит его голос, тем тоскливее сжимается Динкино сердце. Теперь уже не одну Катю ей жаль – сердце ее разрывается от жалости ко всем, кого она любит. Всех, всех жалко Динке: и маму, и Костю, и Мышку, а больше всего себя... Надолго, надолго останется она без Леньки... Не придет к забору Ленька, не пойдут они вдвоем на утес... Не пойдет она туда и одна... Осиротеет утес, и вместе с ней будет глядеть он на Волгу: не появится ли пароход «Надежда»...

Знаю, что тебе в думушку вкралося,

Знаю сердца немолчные жалобы...

Не хочу я, чтоб ты притворялася

И к улыбке себя принуждала бы... —

поет дядя Лека, и горькие мысли Динки разрастаются. Все самое печальное собирается в ее сердце. Она вспоминает Лину... Уехала, бросила ее Лина... Никому не нужна Динка. Все заняты своими делами. Мышка жалеет Катю... Как сирота живет Динка, некому утешить ее песнями... Нет у нее брата.

Твое сердце болит безотрадное,

В нем не светит звезда ни единая, —

доносится из сада... Динка вытирает подолом мокрое лицо и сквозь слезы смотрит, как дядя Лека ласково гладит по голове прильнувшую к нему Катю...

«Папа! – вдруг вспоминает Динка. – Если б у меня был папа, он так же утешал бы меня...» Но папы нет, и девочке вдруг хочется вскочить, зареветь в полный голос, заорать на весь сад: «Папа!..»

Но в это время Катя поднимает на дядю Леку глаза и улыбается. Свежее, розовое лицо ее, обрызганное, как росой, слезами, кажется Динке нежным и красивым, как цветок. Катя уже не плачет, Катя улыбается; дядя Лека тоже улыбается, и Динка чувствует себя еще более одинокой и брошенной.

Выбравшись из кустов, она с опустошенным сердцем идет в дальний угол сада.

Динка приходит на утес расстроенная, тихая. Ленька мешает кашу. Девочка усаживается рядом с ним... В ушах ее все еще звенит песня дяди Леки.

– Лень, – говорит она вдруг, – когда я заплачу, утешай меня песней.

– Чего? – вскидывая на нее глаза, удивленно спрашивает Ленька.

Динка тихо и упрямо повторяет свою просьбу.

– Еще что придумаешь! – усмехается Ленька. – Ты заревешь, а я запою! Цирк!

– Никакого цирка! – с обидой говорит Динка. – Так все братья утешают сестер, а у меня нет брата... И некому меня утешать...

– Как это – некому? – хмурится Ленька. – Я все равно что брат тебе, а ты говоришь: некому! Не ври уж лучше!

Но Динка горестно качает головой, и губы ее дрожат.

– Некому мне... петь...

Ленька оторопело смотрит на нее и, бросив ложку в котелок, подсаживается ближе:

– Да чего тебе петь? Вот ведь глупая! Сама глупая и другого человека дураком хочешь сделать!

– Пой мне... – всхлипывает Динка.

– Цирк! Ей-богу, цирк! – с недоумением качая головой, говорит Ленька.

– Пускай цирк... – уже по-настоящему ревет Динка.

– Вот ведь беда! Бедовская беда мне с тобой! Ну, давай буду петь, только молчи! – сердится Ленька.

Динка замолкает и, вытирая слезы, искоса смотрит на своего утешителя.

– «У попа-то рукава-то – батюшки! Ширина-то, долина-то – матушки!» – весело выкрикивает Ленька и, усмехнувшись, спрашивает: – Хватит, что ли?

Слезы Динки сразу высыхают, глаза загораются злыми огоньками.

– Ты совсем не то поешь! Просто как дурак какой-нибудь! – сердито кричит она.

– Ну вот! Теперь злишься, а сама ведь сказала: «Я буду реветь, а ты пой!» – хохочет Ленька.

– «Сказала, сказала»! Зачем мне про попа какого-то. Надо вот какую песню...

Она вытирает ладонью глаза и, глубоко вздыхая, старается войти в настроение другой песни.

– Сейчас... только отозлюсь, – тихо говорит она, видя, что Ленька ждет.