Ночь обрушивается с неба и обволакивает мои ноги. Я хохочу, и мне кажется, что мои легкие сейчас взорвутся. Мои вопли эхом отзываются на темных улицах. Я иду прямиком в ад. Я это знаю точно.

Каким-то отдаленным краешком сознания я понимаю, куда меня занесло. Это деловой район Бостона, обычно кишащий служащими в строгих костюмах в элегантную полоску и потными торговцами хот-догами. Но ночью он представляет собой серую и безжизненную пустыню, по которой, пританцовывая, носится обезумевший ветер. Кроме меня здесь больше никого нет. Где-то хлопают крыльями голуби, и этот странный звук напоминает биение сердца.

Я оказалась здесь не случайно. Я вспоминаю историю о Лазаре и Христе. Это неправильно, что Макс умер за мои грехи. И при этом мое мнение никого не интересовало. Сегодня в обмен на чудо я готова продать душу.

— Где Ты? — шепчу я, давясь собственными словами. Я закрываю глаза, пытаясь защититься от порывов гуляющего по площади ветра. — Почему я Тебя не вижу? — Я затравленно озираюсь. — Я выросла с Тобой! — кричу я. — Я даже верила в Тебя! Но Ты не умеешь прощать. — Ветер гуляет среди офисных зданий и что-то свистит в ответ. — Когда я пыталась на Тебя опереться, Ты отошел. Когда я молила Тебя о помощи, Ты отвернулся. А ведь я всего лишь хотела Тебя понять. Я надеялась, что Ты ответишь на мои вопросы! — кричу я. — Мне больше ничего не было нужно.

Я падаю на колени, на жесткий мокрый асфальт. Я поднимаю лицо к вопрошающему небу.

— Что же Ты за Бог такой? — спрашиваю я, сползая все ниже на тротуар. — Ты забрал у меня маму. Ты заставил меня отказаться от первого ребенка. Ты украл у меня второго. — Я прижимаюсь щекой к грубой каменистой поверхности и чувствую, как разрывается и кровоточит моя кожа. — Я так никого из них и не узнала, — шепчу я. — Разве справедливо обрушивать все это на одного человека?

Еще не подняв головы, я чувствую Его рядом. Он стоит в нескольких дюймах за моей спиной. Я вижу Его в ослепительном белом сиянии, и внезапно все становится предельно ясно. Он окликает меня, и я падаю на руки мужчины, который, я это знаю, всегда был моим спасителем.

Николас

— Пейдж! — зовет Николас, и она медленно оборачивается.

Первой к нему подползает ее тощая десятифутовая тень. За тенью идет она и падает ему на руки.

В первое мгновение Николас не знает, что ему делать. Его руки все решают за него. Они оборачиваются вокруг ее бесплотного тела, и он зарывается лицом в ее волосы. Они теплые и ароматные, их кончики похожи на живые искры. Прошло столько времени, а ему кажется, что они и не расставались вовсе.

Чтобы заставить ее идти, он крепко прижимает ее к себе. По существу, он ее просто тащит. Глаза Пейдж широко открыты. Она смотрит на Николаса, но не видит его. Ее губы шевелятся, но когда Николас склоняется к ней, он слышит только жаркий шепот ее дыхания.

Улицы Бостона усеяны разряженными группами людей — Эльвира и Одинокий Ковбой, палестинские террористы и Мария-Антуанетта. Высокий мужчина, наряженный в огородное пугало, хватает Пейдж под руку и тащит ее и Николаса куда-то влево.

— Дорогой из желтого кирпича! — что есть мочи распевает он.

Отделаться от него очень трудно. Тусклые фонари отбрасывают тени, по жухлым октябрьским листьям ползущие в темные закоулки. В воздухе пахнет зимой.

Дойдя до гаража Масс-Дженерал, Николас берет Пейдж на руки и несет к машине. Опустив ее на землю, он сдвигает в сторону креслице Макса и убирает махровую погремушку и липкую пустышку. Потом он помогает Пейдж забраться в машину, укладывает ее на заднее сиденье и укрывает своим пиджаком. Он поправляет воротник у нее под подбородком, а она хватает его за руку и сжимает ее, как тисками. Она смотрит куда-то через его плечо и начинает кричать.

Николас оборачивается и сталкивается лицом к лицу со Смертью. Возле машины стоит невообразимо высокий человек в развевающемся черном балахоне. Его глаза прячутся в складках капюшона, а острие жестяной косы царапает плечо Николаса.

— Убирайся отсюда, — говорит Николас, а затем выкрикивает эти же слова.

Он отталкивает полу неосязаемого, как дым, плаща. Пейдж замолкает, садится и пытается выбраться из машины. Николас закрывает ее дверцу, прыгает на свое сиденье и заводит двигатель. Зловещий лик остается позади, а он вылетает на обезумевшие улицы Бостона и спешит укрыться за стенами своего дома.

— Пейдж, — зовет Николас, но она не отвечает. Он смотрит в зеркало заднего вида и встречается взглядом с ее широко открытыми глазами. — Пейдж! — уже громче зовет он. — Макс поправится. Он выздоровеет.

Говоря это, он всматривается в ее глаза, и ему чудится в них искра сознания. С другой стороны, ему могло показаться. По салону автомобиля пробегают причудливые блики фонарей. Он начинает вспоминать, какие из бостонских аптек могут быть открыты в это время. Возможно, существует лекарство, способное вывести Пейдж из этого состояния. Вообще-то в таких случаях помогает валиум, но она уже и без того успокоилась. Более того, она слишком спокойна. Он предпочел бы, чтобы она царапалась и кричала. Он хочет видеть в ее лице признаки жизни.

Когда он подъезжает к дому, Пейдж садится. Николас помогает ей выйти из машины и начинает подниматься по лестнице к входной двери, ожидая, что она последует за ним. Но, вставив ключ в замок, вдруг понимает, что Пейдж рядом нет. Она идет по лужайке к кустам голубой гортензии, где спала, вернувшись в Бостон. Она ложится на землю и теплом своего тела растапливает посеребривший траву иней.

— Нет, — шепчет Николас, наклоняясь к ней. — Пойдем в дом, Пейдж. — Он протягивает ей руку. — Пойдем, моя хорошая.

Она не двигается с места, и Николас видит, что ее пальцы подергиваются. Он понимает, что случай тяжелый и ему придется нелегко. Он становится на колени и поднимает Пейдж сначала в сидячее положение, а затем и на ноги. Ведя ее к дому, он оглядывается на гортензию. Место, где лежала Пейдж, очерчено так же отчетливо, как обведенная мелом сцена убийства. Оставшийся на траве силуэт кажется неестественно зеленым на фоне побелевшей от мороза травы, как будто Пейдж привела за собой шлейф искусственной весны.

Николас заводит ее в дом, втаптывая в светлые ковры мокрую грязь. Стаскивая с плеч Пейдж пальто и вытирая ее волосы кухонным полотенцем, он разглядывает эти неопрятные следы и приходит к выводу, что они ему нравятся. Они как будто определяют проделанный им путь. Он роняет пальто Пейдж на пол. Туда же летят ее рубашка и джинсы. Каждый предмет одежды яркой кляксой шлепается на болезненно бесцветный ковер.

Николас так заворожен этими всплесками цвета в своем доме, что на мгновение забывает о Пейдж. А она дрожит, стоя перед ним в одном белье. Николас оборачивается к ней и замирает, пораженный этим новым контрастом цветов. Ее загорелая шея кажется еще темнее на фоне молочно-белой кожи груди, а на белоснежном животе чернеет родимое пятно. Если Пейдж и замечает его внимание, она ничего не говорит. Она стоит, опустив глаза и потирая ладонями скрещенные на груди руки.