Интересно, что Голицын все же убедил Румянцева в полном поражении русских. Это подтвердили многочисленные офицеры, бежавшие с места сражения в лагерь Петра Александровича, да и канонада стала стихать: на самом деле при Цорндорфе начался рукопашный бой, поэтому пушки прекратили огонь, но в Швед-те подумали, что бой закончился. В этой ситуации Румянцев решил не рисковать своими силами и пошел на север (в направлении Штаргарда) для соединения с силами генерал-майора Рязанова, попутно присоединив к себе отряд бригадира Берга — т. е. в сторону, противоположную Цорндорфу!

На другой день после сражения офицеры штаба настойчиво советовали вернувшемуся к армии Фермору соединиться с подходившим корпусом Румянцева и, получив численное превосходство в силах, атаковать обескровленную армию Фридриха. Однако Фермор пошел по стопам Апраксина и приказал начать отступление. Простояв два дня на поле сражения, русские отступили к Гросс-Камину, чтобы взять свой вагенбург, а оттуда к Ландсбергу. Легкие прусские войска их тревожили. Сам же Фридрих, оставя корпус Левальда наблюдать за Фермором, возвратился к Кюстрину и оттуда поспешил в Саксонию, где его присутствие было необходимо; а войско его пошло опять против шведов. В Кюстрине наши пленные генералы были помещены в подвалы под крепостными стенами. На их жалобы комендант отвечал: «Господа! Вы так хорошо бомбардировали Кюстрин, что не оставили в нем ни одного дома для себя. Теперь не прогневайтесь! Чем богаты, тем и рады!» Но через несколько дней они получили позволение отправиться в Берлин и явиться ко двору.

Каждому ясно, что после Цорндорфа Фермор, присоединив свежий корпус Румянцева, получил значительный численный перевес над прусской армией, тем более, что Фридрих вскоре ушел с частью сил в Саксонию. Однако командующий не сделал никаких попыток атаковать противника; он ретировался в Померанию (логичные действия для победителя, не правда ли?) и отозвал корпус Румянцева, отправленный было на соединение со шведами. Больше испытывать судьбу русский командующий не хотел — он впустую маневрировал или стоял в районе восточнее Одера. Недостаток в провианте заставил его осадить Кольберг, как выгодный для армии порт (его взятие существенно облегчило бы положение армии и сократило растянутые на сотни верст сухопутные коммуникации). Город не сдался: неумелый штурм русских под командованием генерала Пальменбаха был отбит. В конце октября русская армия, наконец, перешла через Нижнюю Вислу и в ноябре отступила в Польшу на старые зимние квартиры. Уже второй поход русских, успешный поначалу, окончился огромными потерями и нулевым результатом.

Теперь представляется истории решить спорный вопрос: кто же остался победителем при Цорндорфе? Ответ прост: тот, кто достиг своей цели. Русские и шведы пытались проникнуть в самое сердце прусского королевства; Фридрих решился их остановить. На Цорндорфском поле жребий был брошен. Русские и шведы ретировались, Берлин остался нетронутым, а Фридрих снова мог обратить все свои силы против главного врага — австрийцев. Стало быть, если Фридрих материально не выиграл битвы при Цорндорфе, то он, по крайней мере, воспользовался ее плодами. И в этом отношении ему принадлежали лавры победителя. Тем не менее ожидаемой решительной победы королю прусскому одержать не пришлось, чем он был немало удручен. Рассказывают, что, когда после Цорндорфского сражения к королю подошла крестьянка с просьбой о месте для сына, Фридрих довольно невесело ответил ей: «Бедная женщина, как дам я вам место, когда не уверен, что сохраню свое?»

Елизавета Петровна очень хорошо поняла значение Цорндорфской битвы: она отпраздновала победу, наградила графа Фермера, однако вслед за тем отозвала его от войска, назначив главнокомандующим графа Салтыкова.

«Ревнитель русской славы» Керсновский однозначно приписывает победу русским. Хотя он признает, что сражение не имело решительных тактических последствий, а обе армии «разбились одна о другую». По его словам, «в моральном отношении Цорндорф является русской победой и жестоким ударом для Фридриха. Честь этого кровавого дня принадлежит латникам Зейдлица и тем старым полкам железной русской пехоты, о которые разбился поток их лавин».

Наши историки в один голос приводят два документальных свидетельства участников цорндорфского побоища. Первое принадлежит Болотову: «… Группами, маленькими кучками, расстреляв последние свои патроны, они [русские пехотинцы] оставались тверды, как скалы. Многие, насквозь пронзенные, продолжали держаться на ногах и сражаться, другие, потеряв руку или ногу, уже лежа на земле, пытались убить врага уцелевшей рукой…» Второе засвидетельствовал ротмистр прусской кавалерии фон Катте: «…Русские лежали рядами, целовали свои пушки — в то время как их самих рубили саблями — и не покидали их».

Что ж, все это правда и это делает честь русской армии. Однако значительно менее известными являются следующие строки из указа Елизаветы от 2 сентября 1758 года: «…к крайнему сожалению и гневу нашему, слышим мы, что в то самое время, когда победа совсем на нашей стороне была и неприятель, пораженный, в великом смятении бежал, некоторыми своевольными и ненаказанными, но мучительнейшей смерти достойными солдатами не токмо голос к оставлению победы и к отступлению назад подан, но число сих своевольников нечувствительно так бы умножилось, что они, отступая, неминуемо и многих других, в твердости еще пребывающих, в бег с собой привлекли, определенным от нас… командирам ослушны явились и в то же время за мерзкое пьянство принялись, когда их долг, присяга и любовь к отечеству кровь свою проливать обязывала».

Кстати, во время отступления «победителя» Фермера в Померанию дошло до того, что русское командование, чтобы хоть как-то сдержать наседавших «побежденных» пруссаков, отрядило 20 эскадронов драгун и конногренадер Румянцева в прикрытие. Этот отряд спешенной кавалерии целый день сдерживал прусский корпус у Пасс-Круга, вписав в историю русской армии славную страницу, но… как-то не вяжется все это с тактикой победившей стороны. Слава Богу хотя бы за то, что отступление Фермора не было сопряжено с такими потерями, как раньше у Апраксина.

На послецорндорфском этапе кампании 1758 года Фермор проявил — подобно Апраксину после Гросс-Егерсдорфа — крайнюю нерешительность и ничего не предпринял против действовавшей против него в Померании армии генерала Дона. Даже распространился слух о тайных сношениях Фермора и Дона, правда не подтвержденный источниками, но так или иначе вторая кампания не принесла победы русскому оружию.

Австрийцы воспользовались отсутствием Фридриха. Граф Леопольд Даун, австрийский «Фабий-медлитель» (Фридрих говаривал, что «Даун воюет с ним так, будто им обоим суждено прожить, по крайней мере, сто лет»), не видя перед собой хитрого противника, наконец решился действовать наступательно. Он вошел в Лаузиц и устроил там свои магазины. Отсюда он мог, смотря по надобности, вступить в Силезию или соединиться с имперской исполнительной армией, которая, укомплектовавшись на кантонир-квартирах во Франконии, теперь вновь шла к саксонским границам. С другой стороны, он мог способствовать операциям русского войска. Для этого он отправил к берегам Эльбы корпус Лаудона с намерением отрезать Фридриху II коммуникацию с этой рекой. Таким образом, он хотел передать его совершенно в руки Фермера и удержать в северных провинциях Пруссии.